Гастроли закончились, и Гера опять начал репетировать в музейном зале, чему очень был рад. Но про Елену он даже не вспомнил. Радость заключалась в том, что после репетиции он мог спокойно пообедать. Он совершенно случайно услышал, как в соседнем зале кто-то терзает гусли. Еще удивился – неужели здесь уже школьники репетируют? Ради любопытства Гера заглянул в полуоткрытую дверь и увидел Елену – в кокошнике, с переброшенной через плечо синтетической косой, отдававшей синевой, в длинном сарафане и с гуслями на коленях. Он стоял в дверях и удивлялся, как мог забыть про свою сотрапезницу. А ведь она очень даже ничего. Миленькая. И этот сарафан ей идет.

Он переехал к ней – Елена жила одна. Поверить в то, что теперь она не одинока, что в ее квартире появились мужские вещи, в ее ванной стоит его бритва, а в ее шкафу висит его концертный костюм, она не могла. И, приходя пораньше домой, открывала ящик комода и осторожно трогала вещи – да, он здесь. Он с ней. Вот носки, вот на спинке стула – рубашка.

Если бы у Еленочки Анатольевны кто-то спросил, как так получилось, она бы не смогла ответить. Гера появился сразу и, кажется, навсегда. Все само собой, без ее участия. Она помнила, что Гера влетел в зал, где она репетировала пьесу, смеялся, шутил, повел ее в буфет, потом в кафе рядом с музеем, где они пили коньяк, а потом сразу оказались у нее. И Гера остался. На следующий день перевез свои вещи. Еленочка наблюдала за этим как будто со стороны, не приходя в сознание от внезапно нахлынувшего счастья. Ее словно парализовало – у нее не осталось ни воли, ни рассудка, ни разума. Одно сплошное чувство. Нет, вряд ли это была любовь или страсть. Скорее преклонение перед мужской силой. Гера взял ее за руку и повел, решил все за нее. Еленочка снова и снова погружалась в свои мечты. У нее не было вопросов, недовольства или желания чего-то большего – например, свадьбы и официального брака или совместного бюджета.

– А что у нас к чаю? – спросил Гера как-то вечером. И, наверное, это был единственный раз, когда остатки разума пытались пробиться в размягченный от чувств мозг Еленочки.

– Ты мог бы зайти в магазин и купить торт, – сказала она.

– Что ж ты мне не сказала? – искренне удивился Гера, и Еленочка отправила разум подальше. Конечно, она должна была просто ему сказать – и все.

Еленочка Анатольевна от семейной жизни превратилась в привидение – на лице остались только глаза. Она исхудала, ничего не ела, кроме обедов на работе. Вечером она есть не могла совсем – сидела и смотрела, как ужинает Гера, и другой пищи ее организм не требовал. Впрочем, излишеств не предполагала и ее зарплата, на которую мог прожить только один человек, желательно с ограниченными потребностями, но никак не семья. Гера же, после истории с тортиком, если что-то и приносил в дом, то только для себя. Он, например, покупал себе отдельную зубную пасту и особый сорт чая, который мог заваривать и пить только он.