– Ах, да что теперь об этом вспоминать! – отмахнулась мамуля. – Это было лет сто назад!

– Скажи Леопольдовне, чтобы ничего у меня на столе не трогала! – крикнула я перед тем, как закрыться в ванной.

– Александра! – Мамуля не дала двери захлопнуться. – Я очень тебя прошу, выгляди сегодня прилично! Человек первый раз тебя увидит, что он подумает?

– Господи, да я‑то ему зачем! – отмахнулась я. – Он же к тебе приезжает…

– Он приезжает по делам, – строго напомнила мамуля, – а твой внешний вид – это форменное неуважение к гостю!

– Мам, ну что же делать, если я некрасивая уродилась, – заныла я, – мам, я на работу опоздаю…

– На свою работу ты можешь хоть вообще не ходить! – закричала мамуля. – Лучше бы занялась собственной внешностью, тогда, глядишь, и работу бы нашла приличную!

На такой выпад я не посчитала нужным ответить, вырвала ручку двери у мамули из рук и закрылась в ванной на задвижку.

Стоя под душем, я подумала, что насчет работы мамуля, безусловно, права. Ей есть на что сетовать, потому что она‑то как раз приложила в свое время все силы, чтобы устроить меня на приличную работу.

После окончания мной факультета журналистики, мамуля решила, что лучше всего будет устроить меня на телевидение.

Там, дескать, все на виду и больше шансов, что меня заметят и продвинут. Она нажала на все пружины, вспомнила все связи, телефон чуть не расплавился от бесконечных разговоров. И однажды мамуля торжественно сообщила мне, что есть шанс получить работу на телеканале. Меня приглашают на собеседование. Все, что могла, она для своей дочери сделала, и теперь результат зависит только от меня самой. Еще мамуля протащила меня по магазинам и заставила купить брусничного цвета строгий костюм и очки в темной оправе – для солидности.

Утром в назначенный день, обрядив меня во все это, мамуля вытолкала меня из дому, пожелав, как водится, ни пуха ни пера. Не знаю, как бы обернулось дело, возможно, я и сумела бы произвести впечатление на будущего работодателя, но…

Человек я довольно здоровый, редко болею, но природа наградила меня жуткой аллергией на желтые цветы. То есть совершенно обыкновенное явление – аллергия на пыльцу желтых цветов, она описана в любом медицинском справочнике. Как только в радиусе десяти метров от меня появляется желтый цветок – одуванчик, первоцвет, желтая ромашка или огромный цветок тыквы, – я начинаю жутко чихать, нос закладывает намертво и из глаз текут реки слез. Спокойно существовать могу только осенью и зимой, разумеется, если не ходить в ботанический сад.

В тот раз было начало апреля, на улицах еще лежал снег, но у редактора в кабинете стоял огромный букет желтых нарциссов. Я смогла ответить только на два его вопроса, а дальше расчихалась и сквозь слезы успела разглядеть только выражение брезгливого удивления на его лице.

Мамуля рвала и метала. Она никак не могла примириться со своим поражением.

Вообще я заметила, что сенная лихорадка ввиду своего проявления не считается у обычных людей за болезнь. Ну подумаешь, почихала немножко. Еще никто не умирал от чиха, говорят мне. Так‑то оно так, но попробуйте вести переговоры о работе, когда в носу свербит и тушь предательски растекается от слез. Надеяться, что работодатель сам страдает чем‑то подобным и проникнется ко мне сочувствием, – значит, ждать от судьбы слишком многого. Если даже собственная мать заявила мне тогда в пылу ссоры, что я все сделала нарочно, то что уж говорить о посторонних…

Таким образом, с телевидением было покончено, и мамуля устроила меня в газету «Невский вестник». Меня взяли в отдел культуры, но назначили испытательный срок.