– Я Галя Ланская! – звонко сказала она. – Пишу стихи и публикуюсь в «Комсомольской правде»!

– Похвально, – шевельнул бровями Генсек. – Почитай нам что-нибудь.

Окружение, изобразив улыбки, одобрительно закивало. Девица выдала поэму про молодых строителей Братской ГЭС, все внимали с интересом, после чего высокий гость констатировал: «Хорошо», остальные немедленно захлопали в ладоши.

Потом встал хмырь лет пятнадцати, в очках, оказавшийся мастером спорта по шахматам. Он принялся излагать теорию Капабланки, что также вызвало удовлетворение сановных слушателей.

А далее еще один, явно не нашего круга. Тот был юным мичуринцем и рассказал о новом сорте огурцов, выведенных им на селекционной станции.

«Да, Гимн или «Прощание славянки» здесь не канают, – мелькнула в голове мысль. – Надо что-нибудь, что бы сразу раз – и в дамки».

И тут меня осенило. Исполнить «Малую землю»! Была такая песня, написанная по спецзаказу четырнадцать лет спустя композиторшей Пахмутовой на слова поэта Добронравова. В 1943 году Брежнев был начальником политотдела армии на Малой земле и, помнится, высоко оценил песню.

Данный ход мне показался безошибочным, поскольку тут я действительно мог произвести впечатление. Это тебе не какая-то там теория Капабланки. Все мои составляющие решение одобрили. Кроме прокурорской.

– Сие есть мошенничество, – изрекла она. – Присвоить чужое произведение.

Остальные на нее зашикали, внутри чуть захрипело. Не иначе, придавили.

Я демонстрировал свой талант последним. По принципу «не лезь в герои, пока не позовут», усвоенному за последние двадцать лет жизни в демократической России.

– Песня «Малая Земля»! – встал и четко доложил я, когда уставший от талантов Леонид Ильич, вяло поинтересовался, что я имею сказать, а Громыко тайком зевнул, поглядывая на часы. Видать куда-то торопился.

– Вот как? – чуть оживился Генсек. – А ну давай, парень, исполни.

Я шустро извлек из футляра блестевший перламутром инструмент, надел на плечи ремни и нажал оркестровый регистр. Для большего впечатления.

– Музыка моя! Слова тоже мои! – сбрехал я. – Исполняет Никита Волобуев!

Потом выдал вступительные аккорды – баян звучал как оркестр – и голосом Магомаева затянул:

– старательно выводил я, отмечая реакцию главных слушателей. В глазах бывшего политотдельца возник неподдельный интерес, его окружение косилось на Брежнева и тоже внимало.

«Так, вроде процесс пошел», – подумал я и выдал второй куплет. С надрывом.

Судя по всему, патетика передавалась старшему поколению, поскольку некоторые из сановников подтянулись и сделали героические лица.

Последние два куплета я выдал на максимальном творческом подъеме. Правда, в конце сорвался на фальцет, но это не сказалось на общем впечатлении от шедевра. Будущий генералиссимус и четырежды Герой даже прослезился, а его свита стала перешептываться, одобрительно кивая головами.

– Дай я тебя поцелую, композитор, – прочувствовано сказал Леонид Ильич, после чего встал с кресла, подошел вплотную и облобызал меня в обе щеки. Пахнуло коньяком и хорошим одеколоном.

– Вот это талант! – полуобернулся к соратникам. И сказал одному, в роговых очках: – Дмитрий Федорович, надо бы определить парня в оркестр Александрова.

«Ба! Так это же Устинов», – вспомнил я. В бытность моей службы на флоте он был секретарем ЦК, возглавлял комиссию по приему в строй нашего подводного ракетоносца и даже выходил с командой в море.