… когда кожа начала слезать, она просто тихонько сошла с ума, бедняга. Иногда забредает сюда; сядет в уголок и поскуливает, как собачонка. Иногда начинает жевать собственные пальцы. Но ведь можно понять: наша жизнь — не малиновый сироп, сдала девочка…

… пришлось бросить гитару — пальцы. Но в плейере — все мелодии на свете. Остается только пожалеть, что играю не я…

… хорошо тому, у кого есть дом. Я, можно сказать, живу здесь. Квартиру продали, а все, что я могу об этом сказать, считается бредом мертвеца. Мы все считаемся безумцами — тебе повезло, что никто не сказал об этом в лицо…

… говорят, где-то на севере, далеко за городом, есть коммуна… в лесу, на берегу озера…

… говорят, этот поселок сожгли, девочка…

Мне хорошо. Я согрелся, и бок почти не болит. Я полон странным покоем — здесь, среди чумных, мне спокойнее, чем в большинстве других человеческих компаний. Жалость во мне так сплелась с уважением, что стала похожа на зависть…

Меня будит неожиданный грохот с силой брошенной в дверь пустой пивной бутылки. Она разбивается об пол с треском и звоном — и сразу же за этим я слышу пьяный вопль с улицы.

Вы, дохлятина, орет какой-то мерзавец, вы еще ползаете? Сейчас сходим за керосинцем и сделаем вам тепло! Мертвый должен лежать смирно, вашу мать!

В двери влетает вторая бутылка, грохается об стену рядом с головой бармена. Снаружи — хохот, улюлюканье и крики.

Скоро вас всех на свалку вывезут! Специализированный крематорий «Уголек»! Не рассыпьтесь по дороге, уроды! Позовите на огонек, вашу мать!

У меня на руках виснут дизайнер и аристократ. Я рвусь изо всех сил, так, что стаскиваю их с места, хоть дизайнер крупнее меня, а аристократ схватился за подоконник. Я — сплошная ярость, берсерк, готовый грызть край щита. Красная пелена в глазах желание бить убить стереть в пыль заткнуть пасть

Пустите пустите пустите меня

Судя по звукам с улицы, эта мразь разбегается, когда выходят пожилой и колоритный парень с глазом, висящим на щеке.

Мне никак не отдышаться. Моя кровь, кажется, вот-вот превратится в пар прямо в венах.

Худенькая пушистая девушка аристократа протягивает мне чашку, гладит по щеке.

Ты ведь не брезгуешь? Не надо, пожалуйста. Мы все равно ничего не исправим. Все так несправедливо, что даже начинает болеть сердце…

Это не сердце, говорит аристократ. Это душа. Сердце у тебя уже не бьется, малышка.

Не нервничай, старина, говорит парень с глазом на щеке. Эти гады сами нас до смерти боятся. Ненавидят, но боятся. И их постоянно на нас науськивают. Я даже не уверен, что они виноваты…

Уже седьмой час, говорит дизайнер. Ты говорил, тебе надо на работу.

Я пытаюсь успокоиться. Вынимаю из кармана несколько жетонов.

Такие годятся для того, чтобы отсюда уехать, спрашиваю я.

Худенькая девушка кивает. Дизайнер тяжело садится на стул.

Устал я, говорит он. Не стоит злиться. Злость тоже усиливает процесс. Зачем торопить судьбу, и так все уже решено. Слышь, парень, ты иди, ты уже не заблудишься. Утро… не годится провожать здорового и… провоцировать этих тварей.

Я выхожу. У меня слезы наворачиваются на глаза.

Утренний воздух сладок и свеж. Еще совершенно темно, но каким-то образом понятно, что это темнота перед рассветом. Так холодно, что дыхание инеем оседает на воротник. Меня снова начинает знобить. Я бреду к метро, понятия не имея, как буду добираться до работы.

К метро течет обычная серая толпа телезомби пополам с обычными людьми и людьми без лиц. Я привычно вливаюсь в нее. От меня отстраняются: я воняю дохлятиной и дымом сигарет, я измазан кровью, у меня, вероятно, чудовищно заспанная, помятая и небритая рожа.