История есть наука нашего времени, и потому наука новая. Несмотря на то, она уже успела сделаться господствующею наукою времени, альфою и омегою века. Она дала новое направление искусству, сообщила новый характер политике, вошла в жизнь и нравы частных людей. Ее вопросы сделались вопросами жизни и смерти для народов и для частных людей. Это историческое направление есть великое доказательство великого шага вперед, который сделало человечество в последнее время на пути совершенствования: оно свидетельствует, что отдельные лица начинают сознавать себя живыми органами общества – живыми членами человечества, и что, следовательно, само человечество живет уже не объективно только, но как живая, сознающая себя личность.

Есть две истории: одна непосредственная, другая сознательная. Первая – это сама жизнь человечества, из самой себя развивающаяся по законам разумной необходимости. Вторая – эти изложение фактов жизни человечества, история писанная – сознание истории непосредственной. Все разумное имеет свою точку отправления и свою цель; движение есть проявление жизни, цель есть смысл жизни. В непосредственной жизни человечества мы видим стремление к разумному сознанию, стремление – непосредственное сделать в то же время и сознательным, ибо полное торжество разумности состоит в гармоническом слиянии непосредственного существования с сознательным. Жизнь животного также подчинена неизменным и общим законам природы; но животному не дано наслаждаться сознанием своего существования, не дано видеть и разуметь себя не только как нечто в самом себе, но и как вне себя пребывающее. Животное чувствует свою особность от окружающих его предметов, чувствует свою индивидуальность, но у него нет личности, оно не может сказать себе: мыслю, следовательно, существую[3 - Мыслю, следовательно, существую (лат. Cogito ergo sum) – исходное положение в философии рационализма Р. Декарта.]. Непосредственная жизнь имеет свои ступени и является то низшею, то высшею, но законы ее везде одинаковы: человек и в непосредственности бытия своего выше животного, но вполне человеком он может быть только как существо сознательное. Гегель сказал: «Человек есть животное, которое потому уже не есть животное, что оно знает, что оно – животное». «Для ума поверхностного это определение может показаться философским каламбуром; дюжинные остряки, пожалуй, назовут его еще и туманным, а гордое собою невежество увидит в нем худощаво-мудреное немецкое слово[4 - Ср. в конце гл. V первого тома «Мертвых душ»: «Затейливо придумает свое, не всякому доступное умно-худощавое слово немец». Здесь Белинский имеет в виду тех, кто нападал на «Отечественные записки» по случаю употребления там повой философской терминологии («Северную пчелу», «Сын отечества» и др.). Приводимое высказывание Гегеля по содержанию (но не по форме словесного выражения) находит соответствия в ряде его произведений. Ср., например, в «Философии истории»: «Благодаря мышлению мы отличаемся от животного и в ощущении, в знании и в познании, в стремлениях и в воле, поскольку они являются человеческими, содержится мышление» (Гегель. Соч., т. VIII. М. – Л., 1935, с. 9–10). Приведенная в статье формулировка, видимо, опирается на записи лекций Гегеля или конспекты его произведений, сделанные друзьями Белинского.]. Спорить с этими господами мы не имеем ни времени, ни охоты. Мыслящие люди поймут всю глубину этого выражения, по-видимому, весьма простого, но резко и определенно схватывающего великую мысль.

В самом деле, дикарь, пожирающий тело убитого им врага, не потому ли именно есть зверь, что он не знает, что он зверь? Если б его грубое понятие озарилось сознанием, что он – зверь, тогда, если б он и не перестал быть зверем, для него все-таки явилась бы возможность перестать быть зверем.