Если Элисон умрет, думал я, состояние в двенадцать миллионов долларов нежданно-негаданно достанется либо Кенигу, либо Миллеру…

— Если хочешь, потом мы сможем пойти слушать джаз.

— Конечно, хочу! Мне так нравится этот город!

— Ты здесь впервые?

— Ага, но вот папа уже как-то бывал здесь.

Если Элисон умрет до следующего вторника, когда должен будет истечь срок соглашения, тогда все снова будет возвращено ее деду, Двейну Миллеру…

— Ну раз так, то для начала мне самой придется поводить вас по городу. Сегодня вечером мы идем слушать джаз в «Презентейшн-Холл» или в «Мо'Джаз», а потом может быть и сами что-нибудь споем в заведении у О'Брайена.

— Вот здорово!

— А завтра утром позавтракаем в ресторане у Бреннана, и сразу же после него пойдем на Французский рынок. А после обеда, если хочешь, мы можем взять напрокат машину и поедем все вместе куда-нибудь на старые плантации, что вдоль…

Если Элисон удастся все-таки дожить до следующего вторника, тогда все те деньги станут официально принадлежать ей, и тогда если с ней что-нибудь случится, все это состояние, разумеется, достанется ее отцу — Энтони Кенигу…

В соответствии с Разделом 732.103 законодательства штата Флорида, имущество лица, умершего и не оставившего после своей смерти завещания (шестилетние дети не могут составлять завещания, так как не являются дееспособными гражданами) подлежит передаче в первую очередь здравствующему супругу (или супруге) умершего (Элисон, разумеется, не была замужем), и затем потомку по прямой линии (у Элисон детей не было), или же, в случае отсутствия потомков по прямой линии, то все отходит к отцу и матери данного лица — или кому-нибудь одному из них, в случае если он пережил другого. Энтони Кениг пережил Викторию Миллер. Теперь же, если его дочь умрет по прошествии следующего вторника, то он сам унаследует от нее все двенадцать миллионов.

Каждый из них, рассуждал я, мог иметь чертовски заманчивую перспективу, связанную с кровавым преступлением. В зависимости от времени, каждый из них имел шанс с легкостью завладеть всеми двенадцатью миллионами долларов — в случае, если Элисон умрет.

От десерта я отказался. Счет за нас троих составил сто пятьдесят пять долларов плюс чаевые. Я не позволил Дейл оплатить его, хотя она и настаивала на этом, повторяя, что именно сегодня вечером она собиралась пригласить меня в ресторан. Но я сказал, что она сможет угостить нас завтра утром у Бреннана, после чего мы поблагодарили метрдотеля за прекрасный ужин и покинули ресторан.

Пришло время объяснить кое-что. Во-первых, это отношение моей дочери Джоанны к тем женщинам, с которыми я знакомился и общался с тех пор, как мы с женой развелись. Все они Джоанне не нравятся. Сказать точнее, она люто ненавидит их. Она уже давно оставила надежды на то, что ее мать и я когда-нибудь снова поженимся; она даже не надеется на то, что хоть когда-либо в будущем мы с моей бывшей женой станем несколько более любезны в отношениях друг с другом — но это вовсе не означает, что Джоанна считает необходимым для себя непременно благожелательно относиться ко всевозможным претенденткам на руку и сердце ее отца, или хотя бы по крайней мере вести себя с ними более или менее любезно. Один раз Джоанна угрюмо промолчала целых три дня во время морской прогулки в обществе довольно милой (и совершенно смущенной, а в конце концов потерпевшей окончательное поражение) молоденькой разведенной женщиной из Тампы, художницей по роду занятий, с которой я познакомился на ее персональной выставке в Калусе. Со времени своего развода я знакомился с очень многими женщинами на открытии выставок в картинной галерее; все-таки творческое окружение очень способствует таким как будто случайным встречам. Но Джоанне все эти дамы были крайне неприятны, и она не скрывала своего неудовольствия.