- Прекрасная работа, сын мой, - похвалил он. - Я доволен вами. Давайте отпразднуем ваш успех.

- Я думаю, святой отец, что...

- Что же?

- Что этот текст - простите, конечно, что осмеливаюсь говорить такое, - что этот текст не бейанский.

- Почему? - Кланен с интересом посмотрел на монаха.

- Мне так кажется. Предсказания, которые содержатся в тексте, уж очень детализированы. Воистину, если бы это писалось в бейанскую эпоху, прорицатель мог бы считаться величайшим пророком всех времен!

- Всадники! - Аббат усмехнулся презрительно. - Какая чушь! Однако ты прав, сын мой. Теперь любой увидит, как безумны эти, с позволения сказать, пророчества. Этот пергамент Серые братья нашли у одного из арестованных колдунов. Ужасную, нелепую ересь распространяют враги веры. Мы снабдим твой перевод комментариями и разошлем по всем обителям, дабы все узнали о лживости еретиков.

- Истинно так, святой отец, - брат Джакино подумал было, что надо рассказать настоятелю о странном шуме, который они с Харродом слышали на дворе, но решил все же, что не стоит говорить о таких вещах ночью. Пусть лучше Кланен узнает об этом утром и от послушника. - Вы позволите мне уйти?

- Не раньше, чем мы с тобой выпьем по глотку доброго вина, сын мой.

 С этими словами Кланен похлопал переписчика по плечу, достал из шкафчика у кровати бутылку в оплетке и налил густого красного вина в две чаши. Одну взял сам, вторую подал переписчику. Брат Джакино был удивлен и обрадован. Удивлен, потому что устав категорически запрещал монахам пить вино где-нибудь помимо общей трапезной. Обрадован, потому что после долгого сидения в нетопленном скриптории и объятий морозной ночи стакан вина был как нельзя кстати.

- Ты незаменимый человек, сын мой, - сказал Кланен. - Твое знание языков и искусство каллиграфии вызывает восхищение. Я доложу о тебе в Капитул. Твои дела должны быть вознаграждены.

- Вы очень добры, отец настоятель.

- Во славу Божью! - сказал Кланен и выпил вино. Брат Джакино отпил глоток - вкус вина был восхитительным. Ему очень хотелось растянуть удовольствие, но он боялся, что аббат упрекнет его в чревоугодии, и переписчик в два глотка допил чашу.

- А теперь иди, отдохни, - велел настоятель, взяв у него чашу. - И пусть Господь позаботится о тебе.

 Брат Джакино поцеловал пастырское кольцо на руке настоятеля и отправился к себе. Лицо у него горело - то ли от пребывания на морозе, то ли от вина, то ли от радости. На лестнице у него внезапно закружилась голова. Джакино остановился, пытаясь побороть накатившую дурноту, но не удержался на ногах и упал на пол. Он даже не успел понять, что с ним случилось.

 Аббат видел, как умер переписчик. Когда агония закончилась, и жизнь оставила брата Джакино, Кланен вернулся к себе, достал из шкафа кожаные перчатки, расшитые странными знаками, осторожно взял со стола чашу, в которой был яд для Джакино, и бросил в камин.

- Во славу Божью! - произнес он, протянул руку и огненным заклинанием превратил злополучную чашу в кучку пепла.

 ***

 Самая трудная часть пути была пройдена, и гонец был этому очень рад.

 Город древних он увидел еще засветло - да его и невозможно было не увидеть, путешествуя по древней дороге, когда-то проложенной через Равнины, эти бескрайние пустынные степи, высушенные за лето солнцем так, что на них не осталось никаких признаков жизни. Тут в глаза бросаются даже корявые кусты колючки, торчащие из снега. Городом это сооружение называли по привычке: на самом деле никто не знал, что это такое. Гонец подъехал к сооружению и огляделся. Неведомые строители расположили крестом на равном расстоянии друг от друга огромные ворота из необработанного серого камня, такие высокие, что сидя в седле нельзя было дотянуться до верхнего перекрытия рукой. На пересечении образованного воротами воображаемого креста возвышалась груда камней в человеческий рост.