Хадсон тяжело вздохнул и откинулся на спинку дивана, посмотрел в окно и глубокомысленно заметил:

— Отменный сегодня вечерок, Кендалл! Вы не находите?

— Угу, — обеспокоенно ответила она, начиная подозревать, что Хадсон Беннингтон пребывает не в лучшей своей писательской форме.

Однако Хадсон Беннингтон Третий нашел в себе силы победить внезапное смятение. Он в аварийном режиме проинспектировал свои недавние воспоминания и остановился на одном из наиболее отчетливых.

— Я не помню, на чем мы остановились, мисс Йорк, поэтому начнем новый эпизод, а к незавершенному всегда вернуться успеем. Итак… — объявил он, поднявшись с дивана и принявшись по своему обыкновению мерить кабинет широкими шагами, диктуя на ходу, — в ту ночь, в ночь фиесты, Фил, Грант и Вини, ребята моей команды, оставались в пабе. Основная часть редакционного задания была выполнена, но мы вынуждены были задержаться, потому что местный владелец грузовичка, который согласился подбросить нас до Боготы, намеревался выехать только через пару дней. Я оставил своих парней и вернулся к себе в гостиницу. Там сразу открыл холодильник, чтобы проверить температурный режим, потому что до того настройки несколько раз сбивались. В холодильниках я храню пленку и старую камеру, которую неизменно вожу с собой…

Хадсон увлеченно повествовал о своем пребывании в дальних краях, не обращая внимания на то, что Кендалл Йорк еле поспевает за ним, отчаянно молотя подушечками пальцев по клавиатуре ноутбука.

— …помню душок куриного помета, прокисшего пива, гнилых овощей и фруктов, сырой древесины… Но все прелые и мерзкие запахи перекрывал выдержанный, плотный, ядреный аромат, источаемый ливневыми потоками, с силой врезавшимися в землю, размывавшими ее в хлябь, оглушительно ударяющими по мощной, напоенной соками листве…

Кендалл Йорк особенно любила эти фрагменты его диктовки, когда создавалось впечатление, что Хадсон Беннингтон, находясь в кабинете, незримо присутствует в эпицентре описываемых событий — настолько ярко и образно ему удавалось передавать свои ощущения.

Он рассказывал не только о себе, с не меньшей доскональностью он извлекал из памяти приключения своих друзей, коллег, соратников.

— …Наши ноги увязали в месиве, но мы продолжали идти. Ничего другого нам не оставалось. Я обернулся. Сизое пространство вокруг нас прорезала вспышка молнии. Каждая клеточка нашего существа содрогнулась, как если бы разряд пришелся по нам самим. До того момента не приходилось бывать в эпицентре стихии. Я явственно ощутил металлический привкус во рту. И вкус соли. И как если бы я глотнул этой вязкой грязной хляби. Что на поверку оказалось вкусом моей собственной крови…

— Ах, — еле слышно выдохнула Кендалл Йорк, ни на миг не останавливая стремительный бег своих ловких пальчиков по клавиатуре лэптопа.

Она поняла, откуда у Хадсона свежий шрам на губе.

— Я захлебнулся. И пустота. Абсолютное беспамятство… Когда я очнулся, меня волокли. Было бы странным, если бы я не очнулся в такой ситуации. Грунт подо мной был каменистый, а обращение — небрежным. В ушах отдавался лязг наподобие битого стекла, да и прикосновение каменистой почвы к коже мало чем отличалось от соприкосновения с осколками. Моя первая мысль, — продолжал Хадсон, — внушила мне, что мы попали под обвал породы. Но это было бы куда более желательно, нежели постигшая нас реальность. Мы угодили под обстрел. Опомнившись, я поспешил сориентироваться. Однако к тому моменту, когда я мог размышлять относительно здраво, предпринять что-либо уже не имел возможности. В меня уткнули дуло автомата и доходчиво объяснили, что я заложник.

— Боже! — воскликнула Кендалл.

— Я поспешил показать им свою журналисткою аккредитацию и все юридические документы, позволявшие мне проводить съемки в этом регионе.