– Отстегнуть? – тихо спросил Штырь.

– Зачем? Я тут развлекусь. И на цепи даже интереснее, – засмеялся вошедший.

– Развлекайся, – хихикнул Штырь. – И можешь сразу с тремя.

Дверь закрылась, я в ужасе поползла в угол.

– Узнала, сучка? – злобно зашептал он.

И тут же упал на меня, задирая платье на голову. Я вновь потеряла сознание.

Через два дня, события которых моя память милостиво стерла, я сидела, привалившись к стене, и смотрела безучастно в окно. Судя по освещению, был ясный солнечный день. И вдруг я увидела, что кто-то осторожно раздвигает ветки сирени. Я приподнялась и замерла. Появилось любопытное лицо мальчишки лет десяти. Он прилип к грязному стеклу и явно пытался рассмотреть, что находится в комнате. Я осторожно, стараясь не греметь цепью, встала и приблизилась к окну. Мальчишка сразу отпрянул. Я слегка поцарапала стекло и подождала. И вот снова возникла его физиономия с широко распахнутыми глазами. Я подняла руку и показала на цепь, пристегнутую к наручникам. Мальчишка округлил глаза и внимательно посмотрел на меня. Я постаралась поднять руку выше и вновь показала ему на цепь, скорчив умоляющую гримасу. В этот момент дверь распахнулась, и я резко повернулась, загородив спиной окно.

– Ты почему стоишь? – взвизгнул второй охранник, менявший Штыря. – Не положено!

Они работали, насколько я поняла, двое суток через двое. Я молча опустилась на пол, боясь смотреть в окно. Он забрал Галину и захлопнул дверь, погрозив мне дубинкой. Я осторожно приподнялась и увидела, что ветки сирени неподвижны.

Но мальчишка оказался сообразительным. Возможно, он просто рассказал родителям об увиденном, и те сообщили, куда следует. На рассвете следующего дня мы услышали непривычный для нас шум в коридоре. Потом визг и одиночный выстрел. Охранник ворвался к нам с безумным видом, закрыл дверь на хлипкую задвижку и заорал:

– Вы, суки! Вы настучали!

Он достал трясущимися руками пистолет.

– Интересно, как это мы могли настучать, сидючи тут безвылазно? – ехидно спросила Галина.

Лучше бы она промолчала! Он выстрелил и попал ей в грудь. Она охнула, цепляясь рукой за вырез майки, потом медленно сползла на пол. С ужасом я увидела красное расплывающееся пятно на ее груди и серое лицо с неподвижно глядящими в потолок зрачками. Лиза заверещала, в дверь начали ломиться. Охранник заметался, вереща громче Лизы. Скоро дверь была высажена, и в комнату влетели трое сотрудников милиции.

После того, как с меня и Лизы сняли показания, нас отправили в психоневрологическую клинику. Следователь клятвенно заверил, что о пребывании в рабстве никто из наших родных и близких никогда не узнает. Я, совершенно в тот момент измученная и раздавленная психически, не стала указывать на Степана, понимая, что это грозит длительным расследованием, которое может ни к чему не привести, так как свидетелей у меня нет. А сама я вынести всю процедуру этого расследования была не в состоянии. Сказала, что шла по улице, меня схватили двое неизвестных и втолкнули в машину.

Я тогда хотела только одного – забыть все это раз и навсегда, как кошмарный сон. И очень быстро убедила свое подсознание, что это действительно был лишь сон. Врачи удивлялись такой быстрой реабилитации. Через две недели меня признали здоровой и выписали.