|
. Ему надлежало бы свергнуть с себя тягостную опеку, слушать советы, а делать по-своему, не питать веры, но быть осторожным с боярщиною и править государством к его славе и счастию; но он жаждет мести, мести за себя, а человек имеет право мстить только за дело истины, за дела божие, а не за себя… Мщение, может быть, сладкий, но ядовитый напиток; это скорпион, сам себя уязвляющий… Кровь тоже напиток опасный и ужасный: она что морская вода – чем больше пьешь, тем жажда сильнее; она тушит месть, как тушит масло огонь… Для Иоанна мало было виновных, мало было боярства, он стал казнить целые города: он был болен, он опьянел от ужасного напитка крови… Все это верно и прекрасно изображено у г. Полевого, и в его изображении нам понятно это безумие, эта зверская кровожадность, эти неслыханные злодейства, эта гордыня и, вместе с ними, эти жгучие слезы, это мучительное раскаяние и это унижение, в которых п<р>оявлялась вся жизнь Грозного; нам понятно также и то, что только ангелы могут из духов света превращаться в духов тмы… Иоанн поучителен в своем безумии, это не тиран классической трагедии, это не тиран римской империи, где тираны были выражением своего народа и духа времени: это был падший ангел, который и в падении своем обнаруживает по временам и силу характера железного и силу ума высокого. По мнению г. Полевого, он был выше отца своего и ниже деда, в котором он видит какого-то Петра Великого. Итак, очевидно, что излишнее пристрастие в пользу Иоанна III заставило историка быть пристрастным в невыгоду Иоанна IV. Славный дед Грозного нейдет ни в какое сравнение с Петром: он был государь умный, хитрый, осторожный, благоразумный, твердый, но только во дворце, а не на поле брани; он обеспечил, благодаря своему осторожному уму и судьбе, самостоятельность Руси, в которой, впрочем, долго еще сам сомневался; он возвысил в глазах народа царский сан, учредил восточный этикет: и вот его заслуга! Но Петра мы знаем великим и во дворце и на поле брани, всегда простым и деятельным; мы не столько удивляемся ему после Полтавской битвы, сколько после Нарвского сражения; мы не столько удивляемся ему в его борьбе со внешними врагами, сколько в борьбе с невежеством и фанатизмом народа…
Не имея ни времени, ни места, а притом и ожидая последней части «Русской истории» г. Полевого, мы не можем входить в ее подробное рассмотрение и должны ограничиться общими замечаниями. Из исторических характеров с особенным искусством изображены: Василий Шуйский, Скопин-Шуйский, Ляпунов, Минин, Авраамий Палицын, потом слабый Михаил, искусный Филарет, Алексей и, наконец, патриарх Никон – это доселе совершенно новое лицо нашей истории, в том смысле, что мы еще не видели его ни в какой прагматической истории. Все эпохи и почти все важные события показаны более или менее, а иные и совершенно в новом свете: так, например, в особенности царствование Алексея Михайловича. В эпоху междоусобий, в ярком свете являются у историка мясник Минин и инок Палицын, эти два величайшие героя нашей средней истории, которым одним Русь одолжена своим спасением, потому что Пожарский был только годным орудием в их руках. Ничто так не поразительно, как дивная и горестная судьба этих трех великих мужей: Минина, Палицына и Никона, которых колоссальные облики изображены историком с особенною любовию и особенным успехом! Один из них, мясник, которому каждый боярин, каждый дворянин мог безнаказанно наплевать в лицо и растереть ногою, умел не только возбудить патриотический восторг сограждан, но и поддержать его, согласить партии, примирить вождей, понять Палицына, действовать с ним заодно, управлять вместе о ним Пожарским и достигнуть своей цели; и что ж стало с ним потом? ему дали дворянство и боярство, но не пустили в думу, где этот мясник мог оскорбить своим присутствием достоинство знаменитых бояр, которые все были так доблестны, что и сам Мстиславский казался между ними гением первой величины… Другой, святой и великий инок, разделивший с нижегородским мясником венец спасения отечества, примиривший в лютую минуту страсти вождей, утишивший ропот буйной сволочи продажею священных сосудов, золотой утвари Лавры, является изгнанником в дальний монастырь, по воле полудержавного инока, и скрывается от глаз изумленного его доблестию потомства в неизвестной могиле… Третий, друг и наперсник царя, муж совета и разума, восстановитель веры, гонитель невежества и предрассудков, гибнет жертвою происков опять той же боярщины… Какие люди! какая судьба!. |
