СПОР ИЗ‑ЗА КРЕПОСТНОГО ПРАВА. Но и город вторгался в чужие «прерогативы». Купеческие депутаты настойчиво добивались права иметь крепостных приказчиков и работников при неблагонадежности вольнонаемных: заберут деньги вперед и убегут, не отработав их. Особенно неисправны наемные слуги из помещичьих людей, ленивы, вороваты – знак воспитания, какое получали они у своих господ. Крепостное право было костью, какую государственная власть бросила всем классам русского общества. С манифеста 18 февраля 1762 г. оно утратило в дворянских руках свое политическое оправдание, оставаясь законным, перестало быть справедливым. Как видно по наказам, из сознания дворян уже тогда пропала мысль, что их землевладение с крепостными душами – условное право, государственная правообязанность, что они только наполовину собственники, а наполовину ответственные (судебно) – полицейские агенты государства. Один наказ просил подтвердить в проекте нового уложения, что «узаконенная издревле помещицкая власть над людьми и крестьянами не отъемлется безотменно, как доныне была, так и впредь будет». Но такой взгляд дворян подрывал их же крепостную монополию: если право населенного землевладения – простая частная собственность, не было причин отказывать в нем недворянам. Другие классы общества не оспаривали этого права у дворянства, но хотели, чтобы сословие поделилось им. Надобно было изобрести высшие государственные соображения для оправдания его исключительной принадлежности дворянству, т. е. надобно было выступление князя Щербатова: это была его роль в Комиссии. Он выступил с новым политическим силлогизмом. Звание обязывает дворян с особливым усердием служить государю и отечеству. Эта служба состоит в управлении другими подданными своего государя, а к этому надобно приготовиться воспитанием. Для такой подготовки дворянам и дано право иметь деревни и рабов, на которых они с младенчества учатся управлять частями империи. Заключение следует само собой. Рабовладение должно быть привилегией только правящего сословия. Итак, крепостное право есть школа русских государственных людей и рабовладельческая деревня – образец управления русской империей. Запальчивый князь и на этот раз не сумел смолчать. Впрочем, не менее замечательно и мнение керенского дворянства, оправдывавшего в своем наказе неограниченную власть помещика над крепостными тем, что российский народ «сравнения не имеет в качествах с европейскими». Далее, купцы могли приобретать крепостных, если бы им это было разрешено, только без земли в розницу. «Устыдимся, – продолжал князь Щербатов, – одной мысли дойти до такой суровости, чтобы равный нам по природе сравнен был со скотами и поодиночке был продаваем». Но князь не полагался на дворянскую стыдливость, зная, как охотно дворяне торгуют крепостными в розницу, и он высказал твердую уверенность, что Комиссия законом запретит продажу людей поодиночке без земли – постыдное дело, при одной мысли о котором в князе, по его признанию, вся кровь волновалась. Так речь, направленная против купеческого притязания, невольно повернулась у оратора против своей же дворянской братии. Между тем почти полвека назад Петр I высказал Сенату желание, или требование, пресечь розничную продажу крепостных людей. Народнохозяйственный вред приобретения крепостных купцами князь Щербатов доказывал и статистическим расчетом. Из 7 1/2 млн крестьянских душ настоящих хлебопашцев – работников не более 3 300 тыс. на 17 млн всех жителей России: следовательно, каждый пахарь должен приготовить хлеба на 5 человек с лишком. Если из 20 тыс. купцов каждый купит по две семьи, убавится еще 40 тыс. пахарей. Но той же статистикой, которую князь Щербатов привлекал к защите дворянской монополии крестьянского душевладения, пользовались и купцы, отстаивая свою торговую монополию против крестьян; один из их депутатов рассчитал, что вследствие торговых занятий хлебопашцев не остается и 2 млн.