— Что же делать… — скорее себе, чем собеседнице, пробормотала Катя.

— Кажется, я придумала! — Наташа хлопнула себя по коленкам. — Есть один человечек… Профессор наш.

— Из этой больницы?

— Здесь он уже не работает. Его за это дело поперли, — Наташа сделала жест, из которого Катя поняла, что профессор — горький пьяница. — Он тебе за бутылку любую информацию выложит. Если ты меня дождешься, мы с тобой в обеденный перерыв сходим. Он тут недалеко живет.

— Ой, Наташа, просто и не знаю, как тебя благодарить. — Катя вынула из сумки коробку конфет.

— Ну вот еще! — воскликнула Наташа, отодвигая «взятку», но тут же передумала: — А знаешь, я шоколад люблю просто патологически. Не в силах отказаться.

И принялась сдирать целлофан с коробки.

— Конечно, с пустыми руками мы к нему не можем идти…

— Я все куплю, — заверила Катя.

— Да я не в том смысле. Ему могут понадобиться вес сведения по поводу твоей патологии. Придется покопаться. Как твоя фамилия?

— Щебетина.

— Три года назад, говоришь? — Наташа положила в рот конфетку и скрылась среди полок с карточками и выписками из историй болезней.

Катя двинулась было следом, но Наташа запротестовала:

— Нет-нет! Ты посиди возле телефона. Если позвонят — сразу возьми трубку, ладно? Чтобы заведующая, если будет проверять, не решила, что я здесь уснула.

Кате показалось, что Наташа копается целую вечность. Наконец та появилась с тоненькой папкой в руках.

— У тебя мальчик был?

— Мальчик. Нашла? Наташа кивнула.

— У тебя были с почками неполадки.

— Да, мне говорили. Они у меня и сейчас барахлят.

— А у ребенка другое. Тут на латыни. Я, честно говоря, не совсем… Но профессор разберет. Он у нас акушерство преподавал. Ох и зануда! Ты ему только вопрос задай, а уж он тебя без ответа не оставит. Все справочники, словари, энциклопедии поднимет.

Наташа включила ксерокс. Когда копия Катиной карточки была готова, сунула листки в сумочку, а карточку отнесла на место.

— Ну вот, можно идти.

Профессор, страдающий с похмелья, гостям, можно сказать, обрадовался. Он почти сразу узнал бывшую студентку Орефьеву и на Катю смотрел доброжелательно, особенно после второй рюмки. Тогда же Наташа подсунула ему копию Катиной карточки.

— Ну да, острая почечная недостаточность. Однако выкарабкалась. Молоток. Ну а ребенок?

Наташа быстро взглянула на бледную Катю и опередила ее с ответом:

— А ребенок еще в роддоме умер. Так вот мы и хотели узнать…

— Позвольте! — Профессор нацепил очки и вгляделся в записи. — Здесь не зафиксирован факт смерти.

Так не бывает. Если бы ребенок умер в роддоме, то здесь, в карточке, все было бы написано. Тебя, Орефьева, чему в колледже учили? То, что у ребенка врожденная патология, здесь отражено. Но то, что он умер, — нет. Что хотите со мной делайте.

И профессор самым невозмутимым образом налил себе следующую рюмку коньяку. Изящным движением выпил и аккуратно положил в рот кусочек банана. Наташа боялась оглянуться на Катю. Она вдруг почувствовала, как ребенок сильно толкнул ее под грудью. Положила руку на живот, делая вид, что поправляет платье, и потрогала пальцами выступ крошечной пятки. Футболист.

— Но разве такое возможно? — недоверчиво спросила она. Пьяные рассуждения профессора ей не нравились. — Может, обычная халатность медперсонала? Забыли сделать запись?

— Ну, милочка! «Забыли»! Это архив! Документы… За такую халатность знаете что бывает?

Старик наехал на нее, будто это она, Наташа Орефьева, допустила непозволительную халатность.