Соколов за свою богатую приключениями жизнь пережил много различных ощущений, но подобное он чувствовал впервые: это было недоумение и оскорбленное самолюбие, замешанные на несправедливости. Он совершенно отчетливо определил для себя: сторож Огрызков — преступник, участник похищения православной святыни. И вот эта странная депеша…

Соколов свернул сиреневый бланк, убрал в карман. Повернулся к губернатору:

— Когда ближайший поезд на Москву?

— В шесть сорок пять утра. Что-нибудь случилось?

— Без меня в старой столице государственное устройство рушится. — Обратился к полицмейстеру: — Алексей Иванович, прикажи из тюрьмы выпустить сторожа. Получается, что ты прав…

Полицмейстер широко улыбнулся, многозначительно подмигнул губернатору и вдруг хлопнул себя по лбу:

— Ой, я забыл его вынуть из багажника! Небось перепачкал мне его, паскудник. Ну, да сам и вымоет.

Банкет продолжался.

Чистосердечное признание

События и впрямь приняли фантастический характер. В тот день, когда Соколов отправился в Казань, дежурный доложил Джунковскому:

— Находящийся под стражей за ряд вооруженных ограблений Леонид Кораблев подал прошение.

Джунковский недовольно поморщился:

— Мне зачем знать это?

— Кораблев просит о незамедлительной встрече с вами, Владимир Федорович…

— Что? А с царицей Клеопатрой он не желает встретиться?

— Нет, только с вами. Вот его прошение: «В газетах прописано про чудотворную из Казани, так это я ее умыкнул и знаю, где лежит. Следствию говорил я, что будто сжег чудотворную, а на самом деле нет, а следователь меня не слушал и в протокол не писал. Я говорил о том и тюремному священнику отцу Николаю, и его водили и показывали, но мною никто не интересуется. Я отдам вам, господин губернатор, чудотворную, только поклянитесь на распятии, что за это вы меня на все четыре стороны освободите и обещаете денег двадцать рублев. Руку к сему приложил Ленька Кораблев».

Джунковский сначала удивился, потом задумался. Он посмотрел на адъютанта:

— Я что, должен марать свой мундир, вступая в торговлю с этим типом?

Адъютант осторожно заметил:

— Но этот Кораблев заявил, что только вам, Владимир Федорович, он верит и вручит икону. Под условие освобождения… И пригрозил: «Коли губернатору икона не нужна, царю писать стану!»

— Что числится за ним?

— Три вооруженных нападения, один труп.

Джунковский задумчиво прошелся по кабинету. Встал у окна. Перед ним лежала оживленная Тверская улица с ее многочисленными пешеходами, пролетками, грузовыми подводами, красочными и аляповатыми вывесками. Не поворачиваясь, сказал:

— Пусть ко мне явится отец Николай Смирнов.

Пустые хлопоты

Часа через три, тяжело дыша, утирая пухлой ладонью с чела пот и оправляя на груди большой серебряный крест, в кабинете Джунковского появился отец Николай. Ему было чуть больше тридцати лет, телом он был грузен, лицом кругл и румян.

Джунковский начал без предисловий:

— Куда это вас водил заключенный Кораблев?

Священник, еще больше покраснев, потупил очи:

— Счел долгом, с риском для жизни своей, узнав, что чудотворный образ Смоленской Божией Матери падший грешник желает возвернуть, посетил конспиративную квартиру.

— Ну?! — Джунковский налился гневом.

— Если по порядку сказать, — заторопился отец Николай, — то оный затворник Кораблев смутил меня вяканьем, дескать, отдам чудотворную… потому как… на свободу желает.