Василь прижал саквояж к животу:

— Давай этот я спрячу.

— Где? — усмехнулся Илья. — В дымоходе? В отхожем месте? Василек, очнись. Понимаю, ты не можешь оторваться от добычи. Но пока ты живешь среди своих, никто не должен видеть ни одной бумажки из этих сумок.

— Что? А моя доля?

— Получишь, не сомневайся. И она будет не меньше, чем моя…

Пролетка остановилась, и к ним заглянул Томас:

— Чего вы тут препираетесь? Приехали. Расходимся, как договаривались. И давайте живее. Мне еще работать всю ночь. Билли, когда расчет?

— Завтра в полдень, на нашей скамейке в Центральном парке.

— Ясно. Будь здоров, друг, — он пожал руку Василю. — Приятно было с тобой поработать.

Они пересыпали все деньги в сумку с оружием.

— Как ты понесешь такую тяжесть? — беспокоился Василь. — Давай я тебя провожу. А если нападут какие-нибудь гады?

— Есть чем отбиться, — Илья достал из кармана несколько монет. — Вот тебе на дорогу. Доберешься до дому, выпей немного и завались спать. Пусть думают, что ты пьяный.

— Илюха, ты что? — Василь недоуменно смотрел на него. — У тебя мешок денег, а ты даешь мне какие-то гроши из собственного кармана?

— Это пока еще не наши деньги.

— Да ладно тебе!

Илья положил руку ему на плечо и с силой сжал, как будто так Василь лучше бы его понял:

— У тебя еще горячка не прошла. Но скоро пройдет. И ты поймешь, что это значит — убить четверых. На наших деньгах слишком много крови. И если у тебя найдут хотя бы долларовую бумажку — все, виселица. Четыре убийства не прощают. Ты готов сунуть голову в петлю? Лично я еще собираюсь пожить.

— Но… — хохол растерянно моргал, не отрывая взгляда от сумки. — Но… Но мы же… Разве четверых? Ну да, четверых…

— А увидишь Грицка, прикажи ему молчать, — добавил Илья жестко. — Не то будет пятым.

Что-то случилось, как только он остался один. Азарт схватки, радость победы, ликование от того, что остался жив — все эти чувства схлынули, и теперь Илья ощущал только одно — страшную головную боль.

В подворотне он, как мог, очистил костюм от капель крови. Впрочем, они и не были заметны на темно-синем сукне. Однако ему все время казалось, что на него оглядываются. Он несколько раз проверился, косясь в витрины. Нет, показалось.

Стоя на верхней палубе парома, он держал сумку на перилах. Если бы к нему подошел полицейский, сумка упала бы за борт. И ему было бы нетрудно изобразить отчаяние. Ай-яй-яй, какое горе! И все бы рядом сочувствовали, хотя нет — большинство бы злорадствовало.

Он не сел в поезд, как обычно — ехать надо было всего лишь один перегон, каких-то три мили, и он прошел это расстояние пешком. Потому что в поезде не выбросишь сумку за борт. А полицейские иногда ходят по вагонам.

Правда, они и по дорогам иногда ходят. Но в этот раз обошлось. Сумка била его по ногам, и он то и дело останавливался, меняя руку. Он взмок, но не от тяжести, а от страха. И только увидев за поворотом знакомый голубой заборчик виллы Салливана, Илья вдруг ощутил, какой тяжелой была сумка.

«Своя ноша не тянет? Не своя, в том-то и дело», — подумал он, прибавляя шаг.

Хуан вышел ему навстречу:

— Кармелита сказала, что ты сегодня приедешь. Зато я первым тебя увидел. Давай помогу.

— Спасибо, я сам.

— Что у тебя там? Опять гвозди?

— Сам не знаю. Попросили передать капитану.

— Он тоже приедет? Кармелита ничего не говорила.