|
Когда наши проезжие стали приближаться к Москве-реке, навстречу им, от Всесвятских ворот, хлынул один из этих безумных поездов. На переднем возу в нагольном тулупе нараспашку сидел рыжий детина, красный как маков цвет; заломив набекрень свою шапку, он гнал и в хвост и в голову саврасую лошаденку, запряженную в широкие розвальни. Вслед за ним неслись дюжины две порожних саней; в одних сидели и правили полупьяные, в других лежали и также правили вовсе пьяные мужики, а некоторые из подвод были оставлены совершенно на волю лошадей; и, надобно сказать правду, эти добрые крестьянские лошадки вели себя гораздо благоразумнее людей: они должны были скакать поневоле, но по крайней мере не обгоняли друг друга и не кидались из стороны в сторону. Вся эта разгульная ватага, не обращая внимания на крик и угрозы друтих проезжих, мчалась вдоль по улице, наполненной народом, зацепляя и ломая все, что ей ни попадалось навстречу.
— Эк их черти несут! — прошептал ямщик, завидев издали этот обозный ураган. — Смотри-ка, смотри! всю улицу захватили, мошенники этакие!.. — Эй вы, мужичье!.. — гаркнул Демин. — Иль не видите, кто едет?.. Держи к одной! — Куда вы лезете? — закричал ямщик, грозя кнутом. — Ах вы, борноволоки этакие, обломы проклятые!.. Держи правей!.. Держи правей!.. Тише вы, тише… дери вас горой!.. Ах вы, разбойники!.. Ну!!! Это последнее восклицание сделал ямщик, лежа уже на боку подле своей пристяжной; ее подшибли раскатившиеся розвальни передового обозника, которые в то же время опрокинули и сани проезжих. Прежде чем они успели справиться, на них наехали еще две подводы, смяли остальных лошадей, изорвали всю сбрую и сшибли с ног Демпна, который хотел было своротить их в сторону. — Держите их, держите! — заревел Демин, вскочив на поги. — Держите! — закричали многие из проходящих, не трогаясь с места. — Держите! — повторили уличные ребятишки, прыгая босиком по снегу и помахивая своими спущенными рукавами. Но держать было некому. Все кричали: «Держи, держи!», и все расступались, чтобы пропустить этих хмельных мужичков, для которых, как я уже сказал, в минуту разгула всегда бывает море по колено. — Ну, правду ли я вам баил? — сказал ямщик, подымая вместе с Деминым сани и пристяжную лошадь. — Здесь, подле Всесвятских ворот, в базарный день бедовое дело! А на Берсеньевском мосту и того хуже: со всех сторон народ так и валит, вовсе проезду нет… Эге! — продолжал ямщик, осматривая лошадей. — Да сбруя-то вся хоть брось!.. Ах они шальные, пьяницы этакие!.. Смотри-ка, что понаделали! — Да, брат, — сказал Демин, — постромки никуда не годятся… — Что постромки!.. Ты посмотри-ка шлею на пристяжной… А дуга-то где?.. Оба гужа лопнули… Ну!.. Озорники этакие!.. Чтоб им до дому не доехать, проклятым!.. — Да нельзя ли как-нибудь связать, чай, с тобой веревки есть? — Чего связать!.. Нет, уж делать нечего: побудьте здесь, а я как раз сбегаю. — Куда? — Да вот тут недалече живет у меня куманек, — покучусь ему, авось даст хомут на коренную. — Так оставайся, Демин, здесь, — сказал-Симский, — а я пойду пешком. Послушай-ка, любезный, — продолжал он, обращаясь к ямщику, — как ты управишься, так ступай на Знаменку. Ты знаешь там дом стольника Данилы Никифоровича Загоскина? — Нет, батюшка. — Ну, а знаешь ли ты на Знаменке дом князя Хованского? — Большие каменные палаты… в три жилья… крыша такая узорчатая? — Ну да! — Как не знать. |
