— Во–первых, ей еще прознать нужно. А во–вторых, то не пойдет она на это. Полагаю, что даже увеличит его. Не убирать же, в конце концов ей своего человечка от нас. Кстати, как он там поживает?

— Сокрушается, что, дескать, казна деньги выделила, а Петр Алексеевич тянет и не набирает новых потешных.

— Вот им неймется! — Усмехнулся Петр.

— Думаешь, подсадные будут? — Нахмурился Ромодановский.

— Не думаю, а уверен. Поэтому сделаем так. Ты человечку этому скажи, что Петр Алексеевич отроков по весне набирать станет. Какие же потехи зимой? Где ходить с барабаном по дорогам, да песни дурные горланить? Вот. Так и скажи. Да еще больше пренебрежения добавь. Для большей красоты. А сам тем временем начни мне разных отроков по Москве да округе подыскивать. И показывай мне потихоньку. Я так и отсеивать станут. Потом же в четыре подхода по весне набор учиним. Кинем клич по Москве да округе о наборе в потешные, чтобы целые тучи сбежались. Но отобранных мне незадолго до того показать — дабы в лицо запомнил. Учитывая особый наплыв людей выбирать придется быстро. Вот я по лицу да взгляду отбирать и стану сразу своих. Только смотри, чтобы лишние глаза чего не увидели.

— Добре. Завтра же займусь.

— Особо не спеши. Делай все аккуратно. А то еще люди Софьи или Васьки заподозрят чего. Ладно. Это вроде как уладили. Хм. А что там этот человечек про меня выпытывает? Несколько раз я видел его за странными разговорами с мастеровыми да потешными.

— Выпытывать то он выпытывает, да только ему никто особо не рассказывает. Васька то уже дважды приезжал, вроде как навестить. Но я его к тебе не веду, как и условились, ссылаясь на какую нибудь очередную забаву: то топором машешь, то с потешными скачешь. Но он не сильно серчает, видно и сам не горит желанием с тобой видеться. Потому просто чаем попоим, поплачемся, дескать, Петр Алексеевич совсем голову потерял от дел ратных, да с миром отпускаем.

— Хорошо. Очень хорошо, — с легкой улыбкой произнес молодой царь.

— Но человечек то Софьин видимо все одно исправно доносы пишет. Потому в последний приезд Васька расспрашивал про палату мер и весов, что мы месяц назад поставили, про травматологическую и химическую избы да прочее. Но мы отшучивались, дескать, детские шалости.

— Но он не поверил…

— Отчего же? — Удивился Федор Юрьевич. — Поверил. Ему и самому этот надзор над нами в тягость. Все больше дружбу с немцами с Кукуя водит да вздыхает, сожалея, что Россия не Франция какая али Саксония.

— Ну и хорошо. А к тому человечку продолжайте искать подход. Негоже, чтобы он доносы свои сестрице слал со мной не посовещавшись. Это просто невежливо с его стороны. В крайней случае, посмотрите, что можно сделать, дабы получить на него компромат. — От этого слова Федор Юрьевич слегка поморщился. — Не кривитесь. Хорошее слово. Но пока мы его на крючок не посадим, причем не перед своим лицом, а перед Софьиным, то покоя нам не будет.

— Постараюсь Петр Алексеевич, — кивнул Ромодановский.

— Кстати, как там дела с Иоганном Монсом?

— Сговорились. Обо всем сговорились. Два десятка зрительных труб английских, лучшего качества, да фузей две сотни специального заказа под уменьшенный калибр. Кроме того, он обещался к весне поставить несколько возов картофеля на посадку. Точные объемы не говорит, так как сам не знает, сколько получится.

— Ну и ладно. Даже одного воза доброй картошки нам должно хватить.

— А также пару мешков семян подсолнечника и этой… как ее…

— Земляной груши?

— Ее. Да.

— Совсем хорошо. Ты, кстати, Федор Юрьевич, людишек то присматриваешь для учреждения сельской мануфактуры? А то ведь кой–чему все одно учить нужно.