Кратов с тоскливой ненавистью смотрел в сторону.

Наблюдая сцену у самолета, Половинкин решил было, что Барского встречает важная персона. Вместо этого из старенького «жигуля» вылез пожилой мужчина с приветливым лицом, одетый в кожаную потертую куртку. Он обнялся и трижды поцеловался с Барским.

— Узнаю Петровича! — смеялся Лев Сергеевич. — Ни на секунду не оставит своего железного Росинанта.

— Так ведь распотрошат, Левочка! — оправдывался Петрович. — Все снимут: фары, стекла, бампер, колеса…

— Стоп! — взмолился Барский. — Знакомьтесь. Джон Половинкин — русский американец. Прилетел в Россию учить нас уму-разуму. А это мой добрый сосед и автомобильный гений Семен Петрович.

— Корчмарев, — прибавил мужчина и протянул руку.

Половинкин проснулся оттого, что льющиеся через окно солнечные лучи нажгли ему щеку. Он потянулся, но не спешил открывать глаза. Так он просыпался в Питсбурге — от нежного солнечного ожога на щеке, бесконечно потягиваясь, но не открывая глаз, пока отец Браун с Долли (просто Долли, как Джон называл свою приемную мать) не войдут в комнату, не коснутся прохладными губами горячей щеки и не скажут в один голос:

— Happy morning, darling!

Это была их игра. Джон должен был вслепую сказать, чей поцелуй был первым. Если он угадывал, они хлопали в ладоши. Это предвещало удачный день.

В квартире было тихо и пусто. На кухне Джон нашел клочок бумаги:

«Милый Джонушка! Меня срочно вызвали в институт. Вздумаете прогуляться по Москве, обратитесь к Корчмареву, он живет в квартире напротив. Никто лучше него не знает Москвы. Все в квартире в вашем распоряжении. Еда и водка в холодильнике. Барский».

От слова «водка» Джона едва не стошнило. Он попытался вспомнить вчерашний день и поклялся себе больше никогда не пить. Однако настроение было испорчено.

В коридоре послышался шум. Дверь открыли ключом. В квартиру вошла неестественно красивая женщина в черном деловом костюме. Не обращая внимания на смущенного Джона, она сердитым жестом пригласила в квартиру двух хмурых, с похмельными лицами рабочих в синих халатах. Те прошли в кабинет и вынесли буфет старинной работы.

— Но Льва Сергеевича нет дома, — с тревогой сказал Джон.

На этот раз он удостоился взгляда.

— Я знала, — язвительно произнесла она, — что это животное водит сюда своих учениц, грязных шлюх, но раньше не замечала интереса к толстым смазливым мальчикам. — Выносите! — коротко приказала рабочим женщина и посмотрела на Джона так, что он понял: прикончит, если он вздумает ей помешать.

Вернувшись в кабинет, Джон послонялся из угла в угол, рассеянно полистал раскрытую на столе книгу. В глаза бросились слова: «… лишним в этой чужой взрослой игре». Что-то знакомое… Ах да! Он подошел к окну. Солнца не было и в помине. Из-за мутного стекла на него нагло наваливалось серое отвратительное утро, похожее на рабочих, что выносили буфет. На душе стало муторно. Джон открыл окно, и его оглушил рев машин, еле ползущих в пробке, изрыгавших сиреневый зловонный дым, который смешивался с низкой небесной хмарью. По широким тротуарам пешеходы двигались быстрее автомобилей, не шли, а бежали, машинально расходясь со встречными и не замечая их. У Джона закружилась голова.

«Лишним. В этой. Чужой. Взрослой. Игре».

Телефон надрывно зазвенел в коридоре.

— Hallo! — ответил он по-английски и сразу понял, как это глупо звучит.