Со всех сторон, кроме Китая, мы имеем большой запас безопасности по срокам, и это даёт нам возможность на многие годы сильно сократить военную подготовку и освободившееся бросить на экономику и устройство жизни. Технологическая гибель — не меньшая опасность, чем война.

Пришла пора и освободить русскую юность от обязательной всеобщей воинской повинности, которой нет ни в Китае, ни в Соединённых Штатах, ни в одной большой стране мира. Мы эту армию держим всё из той же генеральской и дипломатической суеты — для престижа, из чванства; для внешнего расширения, от которого надо отказаться, физически и душевно спасая самих же себя; и ещё — от ложного представления, что мужскую молодёжь нельзя воспитать государственно полезной иначе как пропуская её через армейский котёл долгими годами. Если и будет признано, что мы не можем обеспечить оборону иначе как проводя через армию всех, то на много может быть сокращён срок службы и очеловечено «воспитание» в армии. При нынешнем мы как народ теряем внутренне гораздо больше, чем нашагивают наши парады.

Резко уменьшая вооружение, мы освободим и наше небо от надоевших грохочущих самолётных армад, — над нашими обширными пространствами денно и нощно, без поры и времени, они производят свои нескончаемые полёты и учения! — с переходами звукового порога, с гулом и рёвом, нарушающим быт, отдых, сон и нервы сотен тысяч людей, эффективно оглупляя их под своим гулом (все видные начальники над своими дачными местностями полёты запрещают), — и всё это десятилетиями, ни для какого спасения страны, а — никчемушняя суета. Верните стране здоровую тишину, без которой и не может быть здорового народа.

Нынешняя городская жизнь, которой обречена уже половина нашего населения, совершенно противоестественна, и все вы единодушно с этим согласны, ибо единодушно ежевечерне спасаетесь из города на загородные дачи. И все вы по вашему возрасту хорошо помните прежние до-автомобильные города — города для людей, лошадей, собак, ещё — трамваев, человечные, приветливые, уютные, всегда с чистым воздухом, зимою многоснежные, весною через заборы на улицы льются запахи из садов; сады чуть не при каждом доме, и редко какой дом выше двух этажей — приятнейшая высота человеческого жилища; жители тех городов были не кочевники, не кочевали дважды в год, спасая детей от пылающего ада. Экономика не-гигантизма, с дробной, хотя и высокой технологией, не только позволит, но даже потребует построения рассредоточенных городов, мягких для человека. И вполне можно поставить на всех въездах шлагбаумы, пропуская лошадей и электрические аккумуляторные двигатели, но не ядовитые двигатели внутреннего сгорания, и в самом городе на перекрестках если нужно кому нырять под землю, — то двигателям, а не старым, малым и больным людям.

Вот такими городами пусть украсится наш растепленный, отмороженный Северо-Восток, и на то растепление пусть грохаются дурные космические деньги.

Правда, в прежних русских городах была ещё одна особенность, уже духовная, позволявшая самым образованным людям с наслаждением жить там и не сгущаться всем в одну семимиллионную столицу: многие провинциальные города, не только Иркутск, Томск, Саратов, Ярославль, Казань, многие были значительными и самостоятельными культурными центрами. А у нас сейчас разве допустим какой-нибудь самодеятельный, самомыслящий центр, кроме Москвы? Даже и Питер затускнел совсем. Бывало, в каком-нибудь Вышнем Волочке могло появиться уникальное книжное издание большой ценности, — а разве сейчас это допустит наша идеология? Нынешняя централизация всех видов духовной жизни — уродство, духовное убийство. Без таких 40–80 городов нет России как страны, лишь какой-то безгласный придаток. Вот и тут, как на каждом месте, на каждой линии, построить Россию здоровую нам мешает — идеология.

Так каждая сторона быта неразрывно связана с душевным состоянием людей.