Великие празднества, задуманные на неделю, угасли, не успев разгореться. Радость встречи погасил Изенбург в первый же вечер. Он не притронулся ни к еде, ни к вину. Он сидел молча, насупившись, односложно отвечая на вопросы маркграфа и его сыновей. Когда Альбрехт попытался угостить штатгальтера особо изысканным деликатесом — куропаткой, зажаренной в фазане и поданной к столу в винном соусе, Изенбург, угрюмо взглянув на Альбрехта, проговорил сухо и неприязненно:

— Неужели вы думаете, что я ехал сюда для того, чтобы усладиться яствами? Дела наши не столь хороши, чтобы мы, забыв о долге, утешали плоть вином и сладостями. В сердце моем, Альбрехт, нет радости, и потому нет для меня праздника среди беззаботных и веселых.

— Мы не хотели обидеть вас, штатгальтер, — с досадой и недоумением произнес Альбрехт. — Мы встречали графа Вильгельма фон Изенбург унд Гренцау с подобающими его титулу гостеприимством и почестями.

— Граф Изенбург умер двадцать лет назад, когда в ордене появился брат Вильгельм. А орденскому брату не нужны пиры и бесовские игрища, — сказал штатгальтер громко.

«Да, брат Вильгельм, — подумал Альбрехт, — ты и в самом деле монах. Неужели и мне придется стать таким, вступив в орден? Нет, ни за что на свете!»

Старый маркграф, сидевший по другую сторону Изенбурга, ввернул ехидно:

— И многие орденские братья живут так же, как и их штатгальтер?

— Все, кто думает о спасении души и не просто прячется от мирских соблазнов, а истово служит ордену и Святой Деве.

— Но ведь даже Христос пил вино в Гефсиманском саду, когда уже знал, что ему предопределена смерть, — не унимался Фридрих.

— Я потому и не пью, что нам смерть еще не предопределена, отпарировал Изенбург. — Предпочитаю пить на поминках врагов, а не на собственной тризне.

— Так выпьем за погибель наших врагов! — воскликнул старый маркграф. Лучшего тоста я не предлагал ни разу в жизни!

Рот Изенбурга перекосила ироническая усмешка:

— Боюсь, маркграф, от этого им не подохнуть. Чем больше мы пьем и, напрасно теряя время, откладываем наше дело, тем больше они радуются. Не бочками застольного вина, а на поле брани творятся победы, маркграф. — И он с подчеркнутой решительностью, отодвинув стоящий перед ним кубок, встал: Я не силен плотью, маркграф. Рыцарские утехи — турниры, охоты и попойки не для меня. Я устал от долгой дороги, хочу спать, а перед сном еще предстоит долгая вечерняя молитва.

Низко поклонившись, Изенбург вышел из-за стола. Следом серыми тенями проплыли приехавшие с ним рыцари: Георг фон Писбек и Иоганн фон Рехенберг.

— Я тоже, пожалуй, пойду, отец, — смущенно проговорил Вильгельм и нерешительно добавил: — Может быть, и Альбрехту лучше бы не оставаться здесь?

— Черт вас всех побери! — заорал старый маркграф. — Собрали поповскую братию и показываете скоморошечье представление! Небось взаперти хлещете вино в обнимку с бабами, а тут решили покрасоваться!

Вильгельм — красный от неловкости — все же выбрался из-за стола и почти бегом кинулся к дверям.

Альбрехт, улыбнувшись, сказал примирительно:

— Я с тобой, отец. Пока еще я не монах. Да и в ордене мне предстоит быть прежде всего не гроссмейстером, а бранденбургским маркграфом.

Старик прослезился.

— Ты молодчина, Альбрехт! Ты настоящий Гогенцоллерн! Я пью за тебя. Эй! — закричал он, как во время былых сражений, набрав полную грудь воздуху и закинув голову. — За здоровье моего сына Альбрехта Гогенцоллерна! — И, высоко подняв над головой кубок, снова прокричал с упоением: — И пусть они сдохнут!

Гости — шумные, краснорожие, пьяные — восприняли тост маркграфа как боевой клич: пейте, господа, пейте! И все за столом завертелось бесовской каруселью.