Увы, в армии имело место мздоимство, вымогательство и воровство. Командующему Куропаткину положили 50 тысяч рублей в месяц. Но он помнил, что в ходе русско-турецкой войны 1877–1878 гг. командующий великий князь Николай Николаевич получал 100 тыс. рублей в месяц (плюс содержание тридцати лошадей), и потребовал столько же. Министр финансов Коковцов: «Я пытался сказать, что главнокомандующий должен подать пример, принимая умеренную зарплату, поскольку его ставка будет служить отправной точкой для установления выплат другим офицерам. Я особенно просил его не настаивать на таком большом количестве лошадей для личных нужд, потому что столько лошадей никому не нужно. А деньги на «лошадиный прокорм» на несуществующих лошадей не будут смотреться достойно и будут только совращать подчиненных. Мои аргументы не возымели действия».

Часть офицеров не имела должного образования, и чтение карт было для них истинной мукой. Вслед за войсками двигались проходимцы всех мастей. Особенно отвратительны были несоразмерные реквизиции. Армия не была в достаточной степени снабжена одеждой, и скоро целые части выглядели как местные жители-китайцы. (И это при том, что в Харбине — фактически русском городе — были огромные склады одежды). В армии в декабре 1904 г. не хватало 300 тысяч сапог. Куропаткин вынужден был ослабить уставные правила в отношении внешнего вида русского воина.

Немудрено, что Куропаткин оттягивал час наступления. Он собирал своих генералов на советы и то, что он слышал, никак его не вдохновляло. Штакельберг и Случевский не рвались в бой. Не хватало тех же топографических карт. Запросили Петербург, оттуда прислали карты Алексееву. Куропаткин был вынужден сам заняться картографией. Издаваемые им карты были очень далеки от совершенства, будучи очень крупными. Сентябрь прошел в стратегических фантазиях. Но, в конечном счете, был создан план последующего наступления.

Шахэ

Английский наблюдатель Гамильтон пишет, что «японцы совершенно определенно верили в то, что русские вскоре предпримут наступательные операции против них. То обстоятельство, что Куропаткин решил не продвигаться на юг и ждать последней битвы у Тиелина, севернее Мукдена, а не бросаться назад, было самым большим подарком судьбы, который только могла получить Япония».

Наступали зимние холода. Именно в это время — когда русские солдаты чудовищно мерзли в районе Мукдена, в японскую армию начали поступать серые шерстяные шинели с меховым воротником. У японского солдата имелись два шерстяных одеяла, а у русского — ни одного. Непосредственно на фронте японским солдатам продавали сигареты, носовые платки, мыло, зубные щетки, писчую бумагу, конверты. Ближайшее место, где можно было купить саке или пиво было примерно в ста километрах — условие немыслимое для русской армии. Японским солдатам позволяли пить только чай. Развлечением могла быть рыбная ловля и написание писем домой. Доблесть в сражении подавалась как обязанность. Смерть за императора была естественным путем воина.

Сила двух сторон очень скоро получила еще одну возможность для апробации.

Отступив от Ляояна к Мукдену, русские получили новый фронт. Вернее, два фронта, один — обращенный на восток, другой на запад. Посредине текла река Шахэ, приток Тайцу. Как и прежде, железная дорога образовывала ось российской обороны, коммуникаций, даже мировосприятия. Большое отличие от Ляояна: здесь были деревья — сосны, тополя, ивы. Их тень освежала, и солдаты льнули к знакомым предметам, к деревьям на равнине — более знакомый пейзаж, чем невыносимые просовые поля Ляояна.

Инициативой владела японская сторона, эта инициатива, как уже говорилось, была дарована. Японские армии продвигались от побережья вглубь Евразии, отходя от баз, но окрыляясь победным духом.