А потому она сделала что-то очень глупое.

На печи разогревалась красная краска для ниток, уже почти кипела, и Янка решила отнести ее на стол.

Ее отец несколько минут сидел за столом тихо, не говоря ни слова. Не глядя в его сторону, хотя и различая краем глаза его сильную спину и лысину на макушке, и почти задевая его, она протиснулась мимо с горшочком в руках.

Быть может, покосившись на его макушку, она отвлеклась и внезапно зацепилась ногой за ножку маленькой скамейки, на которой он сидел. Девушка почувствовала, что падает, отчаянно попыталась сохранить равновесие и каким-то чудом пролила на стол только четверть горшочка кипящей краски.

– Да будь я неладен!

Он отпрыгнул, перевернув и уронив на пол скамейку.

Она в ужасе уставилась сначала на него, а потом на лужицу краски на столе.

– Я тебе на руки попала?

– Ты что же, заживо меня сварить хочешь?

Он схватился здоровой рукой за обожженную, и на лице его застыла гримаса боли.

Она торопливо поставила горшочек с краской на печь.

– Дай посмотрю! Дай перевяжу!

– Дура безмозглая! – взревел он, но не подпустил ее к себе.

Ее охватил ужас, но одновременно снедала тревога.

– Покажи мне, я помогу. Прости меня, прошу.

Он глубоко вздохнул и стиснул зубы. А потом-то все и случилось.

– Ужо попросишь, еще как просить будешь, – внезапно очень тихо произнес он.

Она почувствовала, как внутри у нее все похолодело. Этот тон был ей знаком еще из детства, и он означал: «Ну, только подожди до вечера».

Она задрожала. В один миг те отношения, что установились между ними за последние месяцы, исчезли. Она снова превратилась в маленькую девочку. А маленькая девочка Янка очень хорошо знала, что за этим последует. У нее затряслись колени.

– Смотреть надо, куда идешь с кипятком, – процедил он.

Ее огорчило, что она причинила ему боль, а потому она и рада бы была, если б он ее посек. Прошло два года с тех пор, как ее пороли в последний раз, еще до того, как забрали Кия. Однако отец собрался наказывать ее, как маленькую, и отчего-то это было унизительно.

– А ну ложись на лавку.

Она подчинилась. Она слышала, как он распускает ременной пояс. Потом почувствовала, как ей задирают льняную рубаху, и собралась с духом, приготовившись.

Но порки не последовало.

Она зажмурилась в ожидании первого удара. А потом, к своему удивлению, ощутила на своем теле его руки. А затем почувствовала возле своего уха его горячее дыхание.

– На сей раз я тебя не накажу, женушка моя, – нежно произнес он. – Ты мне иначе сгодишься. – Тут она почувствовала, как он гладит внутреннюю часть лядвей. Она нахмурилась, не понимая, что он делает. – Тише, – выдохнул он. – Ничего с тобой не станется.

Она отчаянно покраснела, не зная, как быть. Да что же он делает?

Его руки скользили все выше и выше. Внезапно она ощутила собственную наготу, как никогда прежде. Хотела вскрикнуть, броситься бежать, но невыносимое, точно жар, чувство стыда странным образом лишило ее сил. Куда ей бежать? Что она скажет соседям?

В это ужасное мгновение этот мужчина, ее отец, в натопленной до духоты горнице пытался совершить с нею что-то странное. И тут она поняла, что именно.

Его прикосновение привело ее в ужас. Тело ее внезапно резко выгнулось, и она услышала его судорожный вздох:

– Да, вот так, женушка моя.

Спустя несколько мгновений она вдруг ощутила резкую боль, а потом услышала его стон:

– Да, птичка моя, ты же знала. Ты всегда знала.

Знала ли она? Шептал ли тихий голосок у нее в душе, что она всегда знала: это рано или поздно случится, и тоже втайне всегда хотела этого?

Она хотела расплакаться, но, как ни странно, в эту минуту не смогла.