— …что человек заслуживает, — донеслись до Бедапа его слова, — ибо все мы и каждый из нас заслуживаем всего, даже любой роскоши, даже королевских гробниц. Однако, по-моему, если честно, наше общество особой похвалы все же недостойно. Разве мы не давились куском «своего» хлеба, когда рядом с нами голодали другие? Ведь это было! Ну так накажите нас за это. Или наградите — за то, что мы сами голодали, когда рядом с нами ели другие. Никто здесь не заслуживает ни наказания, ни вознаграждения. Наши души должны быть свободны от самой идеи «заслуживания» награды, «зарабатывания» признания, только тогда мы обретем способность правильно думать и выносить решения. — Все это были, разумеется, идеи Одо, высказанные ею в «Письмах из тюрьмы», однако, произнесенные слабым болезненным голосом этого шахтера, они производили странный, необычайно сильный эффект, словно рождались прямо сейчас, слово за словом, словно исходили из кровоточащей души маленького человечка из провинции, просачиваясь наружу медленно, с трудом, точно родничок на дне глубокого колодца в песках пустыни.

Рулаг слушала с высоко поднятой головой, со спокойным, хотя и несколько напряженным лицом — словно подавляя сильную боль. Напротив нее, через стол, сидел Шевек, опустив голову на руки. После выступления шахтера повисло молчание, и первым нарушил его Шевек.

— Видите ли, — сказал он, — мы хотели всего лишь напомнить самим себе, что прибыли на Анаррес не во имя собственной безопасности, но во имя Свободы. Если мы готовы всего лишь работать вместе, не обращая внимания на то, что вокруг, то мы ничем не лучше какой-нибудь машины. Мы просто ее винтики. Если человек не может работать вместе со своими братьями, его долг — работать в одиночку. Да, его долг, но и его право. Мы же всегда отрицали это право. Мы всегда твердили: ты должен работать со всеми вместе, ты должен принять правило большинства. Но любое нерушимое правило — это уже тирания. Долг индивида заключается в том, чтобы не бояться нарушать правила, быть инициатором собственных действий и поступков и быть ответственным за них перед обществом. Только в этом случае наше общество будет способно изменяться к лучшему, а не просто выживать в заданных условиях. Мы не являемся подданными государства, основанного на непреложном законе; мы члены общества, сформированного благодаря революции. Революция — вот наше обязательство перед самими собой, в ней наша надежда на собственную эволюцию. «Революция — в душе индивида или же нигде. Она — для всех, или же она — ничто. Если воспринимать ее, как нечто, имеющее конец, то у нее никогда по-настоящему не будет и начала». Мы не можем остановиться в данной точке. Мы всегда должны идти вперед. Мы должны рисковать.

Рулаг в наступившей тишине ответила ему негромко, но ледяным тоном:

— Ты не имеешь права навязывать всем тот риск, который хочешь взять на себя по личным мотивам.

— Ни один из тех, кто не намерен пойти так же далеко, как я, не имеет права остановить меня, — спокойно ответил Шевек. На мгновение глаза их встретились, и оба потупили взор.

— Рискует только тот, кто намерен лететь на Уррас, и больше никто, — сказал Бедап. — И одна такая поездка ничего не меняет в Условиях Заселения, не противоречит им и, видимо, никак не скажется на наших отношениях с Уррасом. За исключением, впрочем, некоторых моральных перемен — причем в нашу пользу. Я пока что снимаю этот вопрос с повестки дня, если это устраивает собрание.

Всех это устраивало, и они с Шевеком поспешили уйти.

— Мне еще нужно зайти в Институт, — сказал Шевек, когда они вышли на улицу.