— Что вы можете рассказать об этой семье? — задала я ей все тот же вопрос.

— А что рассказать? Хорошая, дружная семья. Соня — женщина общительная, добрая. Дети уважительные. Степан, тот мужик работящий. Все умеет. В руках у него все горит.

Я хотела было опровергнуть ее слова, так как, посетив семью, не увидела особого трудолюбия со стороны ее членов: двор зарос травой, яблони и вишни одичали, дом давно не крашен. Но спорить с тем, что семья очень общительна, я, конечно, не могла, да, в общем-то, и не стала, ведь принимали меня Соня и ее дети очень радушно, вроде бы открыто рассказывали обо всем, о чем я их спрашивала и даже не спрашивала. Тут уж не поспоришь.

— Они никогда и ни с кем не ругаются. Мирно живут, ладно. Хорошие соседи, — заключила все та же женщина после паузы.

— А чем они занимаются? На что живут? — неожиданно созрел в моей голове новый вопрос, вызванный тем, что в рабочее время я застала всю семью Курник дома, что было немного странно, по крайней мере — в отношении Сони.

Тут в разговор снова вмешалась Пава. Она поудобнее расположилась на лавочке, расправила складки своего грязного мятого халата и проговорила:

— Чем занимаются… Сонечка — она мастерица. Она хоть и не работает, но денежки умеет зарабатывать. Шьет хорошо. Вот и перешивает кому что надо. Вяжет иногда. А мы, кто деньгами, а кто продуктами, с ней расплачиваемся. У пенсионеров-то денежки есть. Но она ничем не гнушается, все берет. И деньги, и продукты. Кто что даст.

— А Степан? — спросила я, обращаясь к тетке Шуре, решив, что она знает чуть больше Павы.

— Степан тоже не работает, — ответила та. — Он рыбак хороший. На речке целый день пропадает. Наловит рыбы и продает. Вот так и живут. Сейчас все так, кто как может. Работы-то у нас нет, ничего другого и не остается. А в город уехать немногие могут.

— Ох ты, мамочки мои! — вдруг сорвалась со своего места бабка Пава. — Да за что ж мне такое наказание! — запричитала она, быстро удаляясь от нас на своих коротких толстых и, как оказалось, неимоверно кривых ножках. — Ох, оказия какая! Да чтоб тебя…

Я недоуменно посмотрела по направлению продвижения женщины и увидела то же, что и она. Тогда мне сразу стали понятны и ее негодование, и причина столь жарких причитаний.

Из небольшого овражка, который ограничивал переулок с противоположной стороны, двигалась небольшая вереница «живности» — никак иначе это назвать было нельзя. Но, как я смогла разобраться через некоторое время, эта «живность» в недалеком прошлом была не чем иным, как домашними гусями. Теперь же из овражка один за другим двигались… совершенно голые птицы. Лишь маховые перья крыльев, хвосты и головы имели оперение. Весь пух на их телах отсутствовал, отчего они казались очень смешными и забавными.

Бабка Пава же, все причитая и охая, обошла их сбоку и направила в сторону двора.

— Батюшки! — проговорила моя соседка по лавочке. — Да это ж гуси! То-то, я гляжу, вчера сынок ее Алеха с дружком гусей ощипывают… Думала, зарезали. А они, ироды, видно, пьяные были. Ох-ох-хох! — покачала головой она.

— Как пьяные? Вы про кого? — не поняла я.

— Да остатки бражки многие в овраг вываливают, а они небось нажрались и уснули все, — пояснила мне женщина. — А эти, хулиганы, приняли их, поди, за мертвых.

Теперь мне все стало ясно, и я снова повернула голову в сторону гусей. Бабка Пава, догнав тех до двора, громко закричала:

— Леха, а ну иди сюда, горе ты мое луковое!

Из раскрытого окна дома выглянула заросшая недельной щетиной физиономия мужчины.