– Что значит «сердцем»? – с возмущением спросила она. – Вы хотите сказать, что во всем остальном я – не леди, да?! Слегка пожав плечами, он ответил:

– Ну кто же способен постичь пути Господни, связавшие меня с простолюдинкой?!

– Да как вы… – начала было она и уже готова была выпалить ему, что дядя ее – король Ланконии и что она нередко целое лето проводит, развлекаясь напропалую со своими шестью кузинами и кузенами, и все они – принцы и принцессы! Но что-то ее остановило, и фразы эти так и не сорвались у нее с языка. Черт с ним, пусть думает все, что ему угодно! – решила она.

– Так может, мне следует титуловать вас не иначе как «ваша милость»? – насмешливо спросила она.

– Что ж, – отозвался Николас, задумчиво хмуря брови, – я и эту возможность обдумывал! В своем нынешнем обличье я могу передвигаться, зная, что мне ничто не угрожает, ибо эти одежды – точно такие же, как и на всех прочих. Экономические законы, что действуют у вас в государстве, просто не поддаются моему разумению! Мне вот следовало бы нанять прислугу, но, как это ни странно, какая-то рубашка стоит столько же, сколько слуга зарабатывает за год! Я не могу понять вашего жизненного устройства и часто… часто я… – тут он отвернулся от нее и договорил:

– я попадаю в дурацкое положение!

– Ох, ну и что с того?! Это и со мной случается, хоть я и росла в этом веке! – утешила его Дуглесс.

– Да, но вы – женщина! – парировал он.

– А, так, значит?! – воскликнула она. – Стало быть, прежде всего давайте с полной откровенностью уясним для себя одно: в нашем веке женщины больше не являются рабынями мужчин! Мы, женщины, говорим, что хотим, и делаем, что хотим! И мы существуем вовсе не для одного лишь вашего удовольствия!

Николас неспешно повернулся и поглядел ей в глаза:

– Значит, в ваше время именно в такое и верят, да? Верят, что в мою эпоху женщины предназначались только для удовольствия?!

– Да! – с горячностью произнесла Дуглесс. – И они все были послушны, покорны, позволяли запирать себя в стенах какого-нибудь замка и не возражали, когда их только брюхатили и не пускали в школу!

– Нет, мне следовало бы поведать это матери! – смеясь вскричал Николас. – Да, моей матери, похоронившей трех мужей! Сам король Генри как-то сказал, что ее мужья не противились смерти, ибо ни у одного из них не было и половины ее мужества! Вы говорите «покорны»?! О нет, сударыня, они вовсе не были покорными! И еще – «в школу не пускали»?! Да моя мать говорит на четырех языках и участвует в философских диспутах!

– Что ж, – стояла на своем Дуглесс, – в таком случае ваша мать – просто исключение! Но я уверена, что большинство женщин были забитыми и подвергались грубому обращению!

При этих словах он пристально посмотрел на нее и промолвил:

– А что, в нынешнее-то время все мужчины благородны, да? И они никогда не бросают женщин в одиночестве, оставляя их на милость черни?!

Дуглесс покраснела и отвернулась. Может, сейчас и не самое лучшее время для подобных споров! – подумала она.

– Ладно, вы свою позицию изложили, давайте-ка вернемся к делу! – проговорила она, снова повернувшись к нему, – Сначала мы с вами отправимся в аптеку, то бишь в «кэмист», как они тут это называют, и купим все, что требуется для приведения себя в порядок. И «тени» для глаз, и румяна, и зубные щетки, и пасту для чистки зубов, и крем, – вздыхая, начала перечислять она.