— Не дай бог, спалит нас во сне. От нее всего можно ожидать, — жаловалась Степанида мужу.

— И за что она нас так ненавидит? — расстраивался он. — Ведь мы же всегда хотели, как лучше.

— Как лучше, — эхом повторяла Степанида. Теперь все чаще она думала, что лучше уж было вообще ничего не трогать тогда. Но кто же знал? Да и можно ли было по-другому? Этот вопрос Степаниду волновал. Можно ли было по-другому, когда случился весь кошмар? Может, сейчас все было бы по-другому, и Иришка, родная кровинушка, не смотрела бы на мать равнодушно-пустыми глазами. Но этот вопрос волнует всех родителей, так или иначе имеющих проблемы со своими взрослыми детьми, разве нет? Можно ли было вырастить детей как-нибудь иначе? Как правило, ответ на этот вопрос у всех был отрицательным. В таком случае и тут в семье Волховых все было как у всех. Они тоже не смогли иначе. Теперь уже не поправишь!

Так они и жили — вместе, но на разных полюсах жизни, вежливо общались, здоровались, даже спрашивали, нужен ли Ирине кипяточек, которого много в чайнике. И все, и не больше. Кипяточек никогда не оказывался нужен, и она отказывалась — иногда грубо, но чаще вежливо и корректно. Самое главное, все в конечном счете к этому привыкли. Нельзя же ругаться и кричать все время. Тем более что такая вежливая тишина была вполне удобной и комфортной, как любят сейчас говорить. Комфортно, что Ирина не лезла к родителям, ничего у них не просила и ни в чем их не обвиняла. Комфортно, потому что у других — у этих вечных «других», с кем постоянно приходится сравнивать свою жизнь, особенно ту, что течет медленно и сонно в таком маленьком городке, как Таганрог, — у других дети пили горькую еще со школьных лет, кричали, что им должны чего-то там дать, требовали денег на «откос» от армии. Другие путались со всяким сбродом, делали аборты или бегали в деревню к цыганам, а потом смотрели на родителей бессмысленным взглядом, и зрачки их были — ой-ей-ей! Нехорошие.

Ирина не только не требовала денег, но даже наоборот, как только окончила школу, стала сама оплачивать квартиру (соответствующую долю) и питаться отдельно — в основном каким-то сеном и капустой. Сколько она зарабатывала и каким способом — Степанида не знала, но предполагала, что немного. Иначе бы дочь не ела всякую дешевую дрянь и не одевалась бы в секондхенде. Но это было не Степанидино дело. Чужие — так чужие. Главное — Ирина никого не приводила в дом. Никогда не слушала громко музыку, предпочитая свой плеер. Ирина была удобной. А что не общается, что не считает себя их дочерью — что ж. Значит, такой ее выбор.

Внешность Ирины, довольно-таки специфическая, по большей части вызывала у местных мальчишек смех, желание подразнить и подергать за косички. То, что многие девушки о такой странной, оригинальной внешности могли только мечтать, Ирине в голову не приходило. Она внешности своей стеснялась, а стесняясь чего-то, всегда начинала злиться и становиться колючей, как еж. Несколько раз Ирина оттаскивала за уши местных пацанов и расцарапывала им лица из-за неосторожно брошенных в ее адрес слов. Со временем от нее отстали и не трогали, даже когда она стала носить странные одежды, огромные свитера, замшевые пиджаки и цветастые рубашки в этническом стиле. А она считала, что так сохраняет верность самой себе. Адриане казалось, что подруга просто прячется за этими нелепыми кричащими слоями ткани, за всем этим ребячеством. И после двадцати лет Ирина оставалась подростком и выглядела на пятнадцать.

А между тем она была очень и очень интересной девушкой. Высокая, худенькая и подвижная, с красивыми руками и ловкими пальцами, с яркими зелеными глазами. Светло-рыжие, практически золотые волосы искрились на солнце, притягивая к себе взгляды.