Когда я забрался в машину, потрясение начало понемногу проходить. Я доехал до телефонной будки и позвонил Кэсси, пока она не ушла из офиса. Я прижался к стенке, согнувшись пополам из-за желудочных спазмов, и сейчас уже не помню, что тогда сказал ей кроме того, что Круц мертв, а я с ней не поеду. Потом на другом конце линии много плакали, туда и обратно летали бессмысленные фразы, а под конец я услышал себя: «Да, Кэсси, да. Ты уезжай. Да, потом, может быть, я буду чувствовать себя по-другому. Да. Да. Да. Да. Ты уезжай. Может быть, я увижусь с тобой в Сан-Франциско. Может быть, позднее я передумаю. Да.»

Потом я снова сидел в машине и ехал и знал, что надо будет приехать вечером к Сокорро и помочь ей. Я хотел похоронить Круца как можно скорее и надеялся, что она тоже так захочет. И теперь, сначала медленно, а потом все быстрее, я начал ощущать, будто мои плечи понемногу освобождаются от давления чудовищного груза, но анализировать это было бессмысленно. Каким-то образом я ощутил легкость и свободу, подобные тому дню, когда я впервые вышел на свой участок. "И теперь у меня не осталось ничего, кроме puta. Но она не puta, 'mano, вовсе нет! – сказал я, в последний раз произнося ложь для нас обоих. – Ты не способен отличить проститутки от очаровательной дамы. Я буду держаться за нее столько, сколько смогу, Круц, а когда не смогу больше ее удерживать, она уйдет к другому, который сможет. Ты не должен ее за это винить. Так уж устроен мир. – И Круц не ответил на мою ложь, а я не увидел его глаз. Он ушел. Он теперь стал таким, как Херки, и не более того.

Я начал думать обо всех скитающихся людях: индейцах, цыганах, армянах, о бедуине на той скале, где мне не придется стоять, и теперь я знал, что бедуин видел в долине под собой один только песок.

Размышляя обо всем этом, я свернул налево и уставился прямо в пасть «Розового дракона». Я проехал мимо и направился к полицейскому участку, но чем дальше я отъезжал, тем выше поднималась во мне ярость, смешиваясь со свободой, которая меня переполняла, так что вскоре я ощутил себя самым сильным и могучим человеком на земле, настоящим macho, как сказал бы Круц. Я развернулся и поехал обратно к «Дракону». Сегодня «Дракон» умрет, решил я. Я заставлю Марвина схватиться со мной, а все остальные будут ему помогать. Но никто не сможет выстоять против меня, и в конце концов я «Дракона» уничтожу.

Потом я посмотрел вниз на свой значок и увидел, что сделал с ним смог. Он потускнел, и на нем размазалась капля крови Круца. Я остановился перед лавкой Ролло и вошел внутрь.

– Наведи на него блеск, Ролло, только быстро. Я тороплюсь.

– Ты же знаешь, что на значке нет ни единой царапины, – вздохнул Ролло.

– Да ты просто начисть чертов значок!

Он поднял на меня свои выцветшие глаза, посмотрел на мои брюки, на мокрые от крови колени, и молча склонился над полировальным кругом.

– Держи, Бампер, – сказал он, кончив работу.

Я взял значок за крепежную булавку и торопливо вышел.

– Будь осторожен, Бампер! – крикнул он вслед. – Прошу тебя, будь осторожен!

Проходя мимо витрины Ролло, я увидел искаженное отражение в складках пластикового солнцезащитного козырька. Я посмотрел на отражение и рассмеялся при виде гротескного толстого полицейского, который неуклюже шагал к своей машине, держа перед собой четырехдюймовый сверкающий щит. Темно-синяя униформа копа пропиталась падающими каплями пота, толстый полицейский распахнул пылающую белую дверцу и втиснул за руль свой толстый живот.

Он уселся на сиденье-седло и сунул дубинку под обивку соседнего сиденья, передним концом вперед.