Аль-Хамиси рассказывал о себе со свойственной ему искренностью и щедростью. Я узнала подробности его жизни, поняла особенности его мышления и как бы заглянула в необъятный мир этого корифея арабско-египетской поэзии.

Я писала о событиях, которые стали мне известны из рассказов поэта. В иных случаях, стремясь к полной достоверности, воспользовалась материалами и документами, опубликованными в печати. Чтобы исключить неточности, все написанное прочла моему герою. Ему понравилась повесть. В начале 1987 года, во время последней нашей встречи, аль-Хамиси включил магнитофон и коротко сказал, в чем достоинство книги. Он признался, что давно собирался сам написать о себе, ему хотелось, чтобы его соотечественники знали о том, кто он и как сложилась его жизнь. Но общественные дела, занятия литературой отнимали все время. Замысел не был осуществлен. Прочитанную ему повесть он хотел увидеть на арабском языке, даже придумал красивое оформление. Но жизнь остановилась.

В один из суровых январских дней, когда на Москву обрушились 30-градусные морозы, аль-Хамиси задумал поехать в Ливию, где его ждали общественные дела. Он верил, что на ласковом ливийском солнце почувствует себя лучше. К сожалению, к великой нашей скорби, поездка причинила непоправимый вред. Он вернулся тяжело больной, и врачи уже не смогли ему помочь.

Прощаясь, в день последней беседы, словно предчувствуя неизбежное, аль-Хамиси, желая коротко выразить свое понимание смысла жизни, сказал:

— Мера жизни, это то, что человек оставил после себя. Мое изгнание, мои страдания и лишения, тюрьмы и гонения, жизнь в одиночестве — все это плата за счастье моего народа. Вся жизнь отдана борьбе за процветание моего Египта.

Похищение

Повсюду — вблизи и вдали,

Во мраке эпохи жестокой, —

Бродя по дорогам земли,

Мечтал я о рыцаре стойком…

ни шли вблизи набережной Порт-Саида под зеленым шатром финиковых пальм. Справа перед ними расстилалось Средиземное море, сверкающее на солнце изумрудной волной, слева красовался шумный портовый город. Было раннее утро, дул свежий ветерок, и прогулка эта доставляла большое удовольствие молодой красивой женщине Аише и ее маленькому сыну. Шел 1927 год.

— Сегодня воскресенье, ты пойдешь на молитву, мама? — спросил мальчик, крепко сжимая своей ручонкой ласковую мамину руку.

— Непременно, сынок! Тебя звала к себе наша соседка Медея, ты побудешь у нее, послушаешь музыку.

— А потом?

— А потом поиграешь с мальчиками, дождешься меня возле дома, и мы пойдем…

Она с улыбкой посмотрела на сына. Мальчик, предвкушая удовольствие и сгорая от нетерпения, взмолился:

— Скажи скорее, мы пойдем в гости? В магазин?

— Тебе хочется пойти в гости, к дяде Абдель-Фаттаху?

— Я лучше побуду с тобой, мамочка! Куда ты меня поведешь? Я так люблю с тобой прогуливаться по городу и что-то рассматривать! Я спрашиваю, а ты отвечаешь. Ты все знаешь, милая мамочка.

— О, я все знаю! — рассмеялась Аиша. — Мы пойдем на базарную площадь, там сегодня выступают клоуны и фокусники. Я помню свое обещание, сынок.

— Как я рад! Как я рад! — закричал мальчик. — Я так хотел увидеть клоуна. Ты такая добрая, милая моя мамочка! Я очень тебя люблю!

Он прыгал, кружился вокруг матери, хватаясь за пышные складки голубой шелковой юбки. Глаза его излучали радость.

— Нам пора, дружок! — сказала Аиша. — Мне надо прийти к ранней молитве, чтобы не встретить на улице кого-либо из родственников Абдель-Фаттаха. Если узнает — рассердится.

— Мамочка, ты говорила, что твой старший брат Абдель-Фаттах любит тебя. Почему он рассердится?

— Ты ведь знаешь, Абдель-Фаттах мусульманин, ученый богослов, он великий противник католической веры.