Обернулся ко мне и говорит:

– Хорошо, что война тут у вас пошла. А то на Амуре скучно стало.

– Как так?

Начал он тут рассказывать совсем чудесные вещи.

Должен я при этом заметить, что никакого хвастовства тут не было. По-особенному все это офицер рассказывал, медленно и как бы нехотя.

Понял я из всего рассказа то, что он из Петербурга на Амур был послан, на Амуре, на пари, один на тигра ходил, в тайге бродил без оружия и пищи два дня, реку переплывал и от всего этого одну лишь скуку чувствовал и что ему, как вода и пища, военные подвиги необходимы.

Много он мне тут говорил. Все хорошо запомнил я и заснул в эту ночь поздно. Наутро мой офицер раньше меня встал, умылся, попросил у хозяина бритву и начал бороду намыливать. Я в это время стал свои вещи перед выездом собирать и на дне сумки нашел молитву тибетскую, которую мне один лама подарил.

Держу я эту молитву в руках, вдруг слышу, кто-то за моей спиной встал и тяжело дышит. Смотрю – это мой офицер стоит с намыленной щекой и рассматривает молитву. Потом в таком волнении говорит:

– Я такие вещи видел в музее. По надписи судя, эта молитва от пули бережет. Ради бога, подарите мне ее, прошу вас!

– Сделайте одолжение, господин офицер, – говорю. Она мне не нужна… Возьмите, если она вас интересует…

– Да, да… Давайте ее… Спасибо большое!

Сказав это, спрятал он молитву за пазуху, сел и опять начал бриться.

Скоро оседлали нам коней и поехали мы дальше.

Проводник, который дорогу должен указывать, на офицера все смотрит и языком щелкает от удивления на его посадку – офицер в седле как монгол сидит!

Целый день мы с ним ехали и все разговаривали о здешних делах.

Он упорно на своей точке стоит и над моими рассуждениями о великих людях, которые я здесь привожу, смеется.

– Что ж, – говорит, – господин философ, вы Наполеона какой-нибудь чайник заставите изобретать? Это неправильная у вас философия, что великие люди обязаны одно добро делать. Кто разрушать все хочет, тому до чайников дела нет.

И договорился он сам до своего вероисповедания, сказал, что всю жизнь к буддизму склонялся. Я не вытерпел и говорю:

– Какой же вы буддист, с позволения сказать, когда вы кровожадность проповедуете?

– А Джа-Лама сердце вырывал?

– Это тоже отклонение, извращение, так Сказать.

– Ничего подобного… Буддизм сохраняет чистоту духа, а тело – простая материя. Зачем же мне тело жалеть, раз дух бессмертен?

– А зачем вы себе молитву от пули взяли?

Он усмехнулся, ничего не ответил и разговор на другое перевел.

Между тем время идет, смеркается, и, когда совсем стемнело, заметил я, что мы не по той дороге едем.

Тропа какая-то вокруг озера идет, камыш мерзлый по стременам звенит, свежих следов нет.

Потом в котловину попали; черные кусты кругом, небо низко висит, и кажется, что до него нагайкой можно дотронуться. Ищем дороги и не найдем.

Тут мой спутник потемнел и взялся за проводника…

Монголишко оробел и от страха сказать ничего не может. Тут самое главное и началось.

Что тут было, господи боже!

Взял офицер саблю и плашмя стал проводника избивать. Монголишко с коня пал, на брюхо лег и мертвым сразу прикинулся. Офицер меня оттолкнул, когда я заступиться за человека хотел, сел в седло и говорит:

– Едем прямо!

– Куда? Все равно дороги нет.

– Вот там жилье есть! Оттуда дым доносит.

Какой тут дым? – думаю. Ветер такой, что ничего не разберешь.

– Куда мы поедем с вами без проводника? – Ничего, не беспокойтесь.