Как и родители, Генри был очень послушным ребенком — сосал бутылочку, когда давали, ел все, а если пачкал подгузник, сам приходил в полный ужас. Рос он тоже с обычной скоростью: к двум годам научился разговаривать, а еще через год уже понимал все буквы азбуки. В четыре года воспитательница в его детском садике сказала Элистеру и Элинор, что ей нечего им сообщить об их сыне — ни плохого, ни хорошего. Он со всех сторон совершенно обычен; в награду родители по пути домой в тот день купили мальчику мороженое. Ванильное, само собой.

Их второе дитя — Мелани — родилось три года спустя во вторник. Как и брат, девочка не создавала никаких хлопот ни для нянечек, ни для воспитателей, и к ее четвертому дню рождения, когда родители уже предвкушали появление следующего ребенка, она обычно читала у себя в комнате или играла в куклы. В общем, никак не отличалась от всех остальных детей, что жили на их улице.

Никаких сомнений: семейство Бракет просто-напросто было самой обычной семьей в Новом Южном Уэльсе, если не во всей Австралии.

А потом у них родился третий ребенок.

Барнаби Бракет явился в этот мир в пятницу — в полночь, что для Элинор уже было скверно: ей очень не хотелось задерживать врача и медсестру, пусть лягут спать вовремя.

— Примите мои извинения, — сказала она, обильно потея, отчего ей тоже было неловко. Рожая Генри и Мелани, она не потела ни секунды, а только мягко сияла, словно перегорающая сороковаттная лампочка.

— Все в порядке, миссис Бракет, — ответил ей доктор Сноу. — Дети рождаются когда рождаются. Этим мы никак не можем управлять.

— Но все равно невежливо, — сказала Элинор и очень громко заорала: то Барнаби решил, что настает его миг. — Ох, батюшки, — добавила она, покраснев лицом от всех этих трудов.

— Волноваться вам совершенно не из-за чего, — стоял на своем доктор, изготовившись ловить скользкого младенца; так регбист снова выходит на поле — одной ногой крепко упирается в траву позади, другая впереди и полусогнута, руки подставлены ловить мяч, который ему кинут.

Элинор опять завопила, потом откинулась назад, удивленно пытаясь отдышаться. Все тело ей давило изнутри, и она не знала, сколько еще этого напряжения она сможет выдержать.

— Тужьтесь, миссис Бракет! — велел доктор Сноу, и Элинор заорала в третий раз, заставляя себя поднатужиться изо всех сил.

Меж тем медсестра положила ей на голову холодный компресс. Но Элинор это никак не утешило — она громко взвыла, а потом произнесла слово, которого никогда в жизни не произносила и считала крайне оскорбительным, если кто-то употреблял его на работе. Короткое слово. Один слог. Но оно, похоже, выражало все, что она чувствовала в этот самый миг.

— Вот так так! — бодро вскричал доктор Сноу. — Идет, идет! Раз, два, три — и поднатужимся посильней, а? Раз…

Элинор сделала вдох.

— Два…

Элинор ахнула.

— Три!

И тут же — прекрасное облегчение и детский плач. Элинор вся обмякла и застонала: хорошо, что эта пытка закончилась.

— Ох и ничего себе… — мгновение спустя произнес доктор Сноу, и Элинор удивленно оторвала голову от подушки.

— Что случилось? — спросила она.

— Необычайнейшая штука, — ответил доктор.

Элинор села, хотя у нее все болело, чтобы получше рассмотреть младенца, вызвавшего такую необычную реакцию.