Между тем Переверзев снял очки, что указывало на переход от рутинного толчения воды в ступе к душевным откровениям, и внимательно осмотрел зал подслеповатыми глазами. Зал тут же притих и даже замер.

— А теперь, товарищи, я хотел бы затронуть проблему коньяка…

Тут Джордж издал радостный вопль и несколько раз ударил кулаком по стене. Кабинет тут же стал наполняться сотрудниками, и появился даже сам шеф, не пожелавший присесть и прислонившийся к стене у дверей, засунув руки в штаны из бежевого кавалерийского габардина.

— Вам известно, что произошло большое несчастье, — продолжал Переверзев, — большая беда для нашего государства: по вине московской внешнеторговой организации, пренебрегшей консультациями с нашими посольством и торгпредством, в Англию ввезли для продажи большую партию армянского коньяка, снабдив не этикеткой «бренди», а этикеткой «коньяк».

Он помолчал, ожидая реакции зала, но ее не последовало: никто ничего не понял.

— Коньяк является исключительной монополией французов, и использование этого названия противоречит международному праву. Посоветовавшись с Москвой, — тут Переверзев сделал многозначительный акцент, будто он советовался не меньше чем с генеральным секретарем, — мы приняли решение не вывозить груз обратно, неся новые расходы, а реализовать его внутри советской колонии по доступной цене, то есть по два фунта за бутылку. И вот итог: должен вас поздравить, товарищи, — Переверзев не был совсем лишен чувства юмора, — партия коньяка была реализована в рекордно короткий срок: одна неделя! Уверяю вас, что англичанам на это дело потребовался бы по крайней мере год.

В зале посольства и в кабинете МИ-5 одновременно раздался дружный хохот, словно наступило единение врагов и все радовались этому великому событию.

— Но это предыстория. Смысл моего выступления сводится к тому, что пустые бутылки валяются не только рядом с королевским дворцом здесь на Кенсингтон Пэлэс-гарденс, но даже в пригородном Кью-гарденс, — строго завершил свой спич Переверзев. — Спасибо за внимание.

По залу пробежал блудливый шепоток, народ пересматривался и перемигивался, словно банда преступников, повязанных одною веревкою: коньяк прошел через желудки всех присутствующих, кроме, пожалуй, первого секретаря Пурникова, человека на редкость интеллигентного и, видимо, потому терявшего контроль после даже малой рюмки. Язвительный, как и все непьющие, Пурников подумал, что бутылками забросаны не только Кью-гарденс, но и почтенный Риджент-парк с оленями и гольфовыми площадками, и, уж конечно, королевский Виндзор, куда обожали выезжать на пикники.

— Кажется, я видел пустую бутылку в урне рядом с входом в нашу фирму, — попытался пошутить обычно молчаливый юный Вивиан, поступивший в русский отдел лишь два года назад, сразу после Оксфорда, однако на его остроту никто не отреагировал (если бы это изрек Питер Дженкинс, комната обрушилась бы от хохота). Тем временем наступившая пауза сменилась прениями.

— Слово предоставляется товарищу Ирине Воробьевой! — объявил председательствующий.

На трибуне появилась полная дама лет сорока с твердыми чертами лица, волевым подбородком и благородно длинным носом, под которым чернели растопыренные в разные стороны усики, причем изрядно помятые, словно по ним проехал пылесос.

— Я сама армянка, товарищи, моя девичья фамилия Акопян, и потому мне особенно больно за армянский коньяк. Распродажа его по дешевым ценам нашим сотрудникам была глубоко гуманным актом руководства посольства и профорганизации (она сделала паузу и тепло посмотрела и на посла, и на Переверзева, сидевших в президиуме), и тогда, конечно, никто не подозревал, что найдутся безответственные товарищи, которые будут разбрасывать по всему Лондону пустые бутылки с надписью «Сделано в СССР».