– А каким образом? – спрашиваю. – Вы трещали вашим револьвером, как ребенок хлопушкой, и теперь он пуст; вы также не можете действовать этой вашей прекрасной, длинной саблей; вдобавок и рука ваша дрожит, как осиновый листок. Лежите и подрастайте.

– Убирайтесь к вашему отряду! – говорит он. – Вы наглец!

– Все в свое время, – отвечаю я, – прежде всего я выпью.

Как раз в это время приходит Крюк, он был весь в синяках там, где не покраснел от крови.

– Воды! – сказал Крюк. – Я умираю от жажды. Но это великий день.

Он, кажется, выпил половину меха, а остальную воду выплеснул себе на грудь, и, право, она чуть не зашипела на его волосатой шкуре. Тут он заметил офицерика под сержантом.

– Это что? – спрашивает.

– Мятеж, сэр, – говорит сержант; офицерик же жалобно просит капитана освободить его. Но Крюка было трудно разжалобить.

– Держите его здесь, – говорит он. – Сегодня дело не для детей. По той же причине, – продолжал Крюк, – я конфискую этот элегантный, украшенный никелем пульверизатор для духов; мой собственный револьвер неизящно плюется и невежливо колотит меня прикладом.

Действительно, первый и второй палец его правой руки совсем почернели, такой сильной была отдача револьвера. Поэтому-то Крюк и взял оружие офицерика. Вы можете не согласиться со мной, сэр, только, право, во время боев случается многое, чего не помещают в отчеты.

– Скажите, Мельваней, – говорит мне Крюк, – так ведь надо было поступить? – Мы с ним вместе вернулись к свалке, патаны все еще не отступали. Однако они не проявляли большой дерзости. Тайронцы перекликались между собой, напоминая друг другу о Тиме Коулене.

Крюк остановился, не смешиваясь с толпой; он смотрел по сторонам, и в его круглых глазах виднелась тревога.

– В чем дело, сэр? – спросил я. – Не принести ли вам что-нибудь?

– Где трубач? – спрашивает он.

Я смешался с толпой; наши ребята отдыхали позади тайронцев, которые сражались, как осужденные души, и вот я натолкнулся на маленького Фрегена, нашего трубача; мальчишка был посреди самых храбрых, действуя ружьем и штыком.

– Забавляешься? Разве за то тебе платят? – говорю ему и хватаю его за шиворот. – Уходи отсюда и делай свое дело, – прибавляю, но вижу, что мальчишка недоволен.

– Одного я уложил, – говорит он и усмехается, – крупного, как вы, Мельваней, и почти такого же безобразного. Пустите меня, дайте добраться до следующего.

Мне не понравилась та часть его замечания, которая касалась моей личности, а потому я схватил его под мышку и отнес к нашему Крюку, наблюдавшему за ходом боя. Крюк надавал ему тумаков, так что мальчишка заревел, а потом некоторое время не мог выговорить ни слова.

Патаны начали отступать; наши молодцы заорали.

– Развернитесь! – крикнул Крюк. – Труби, дитя, труби ради чести британской армии!

Мальчик принялся дуть в трубу, как тайфун, а тайронцы и мы развернули строй; ряды патанов рассыпались, и я понял, что все происходившее раньше было нежностями да сладостями в сравнении с предстоящим боем. Когда патаны дрогнули, мы оттеснили их в широкую часть ущелья, развернули фронт и побежали в долину; их мы гнали перед собой.