…Странно… Вот Тит получил листок бумаги, и на нем ряды черных строчек… Где-то далеко, в захолустном городке Воронежской губернии, их выводила старушка, в старомодном чепце, портрет которой висит над кроватью Тита. Она запечатала письмо и послала на почту. За тысячу верст оттуда наш верзила почтальон доставляет его Титу… И на листке сохранилась улыбка старушки. Тит раскрывает листок, и лицо его светится ответной улыбкой.

Эта мысль показалась мне очень важной и растрогала меня до слез… Это оттого, что письмо имеет для Тита выражение… В нем отразился образ человека, которого он знает и любит…

– Я вас знаю, знаю… Кто это говорил мне и когда?.. И что это значит… И какое отношение это имеет к письму Тита?

– Тит, – позвал я тихо.

Тит подошел и наклонился надо мной.

– Повернись к лампе, чтобы были видны твои глаза.

Тит беспокойно взглянул на меня, но повернулся к свету и снял очки. Глаза у него были близорукие и теперь глядели с недоумением.

– Нет, у тебя глаза лучше, когда ты пишешь письмо матери…

Тит обрадовался.

– Ты, значит, не бредишь… А я думал, что ты опять…

– Нет, Титушка, только мне нужно вспомнить… Садись, пожалуйста… Пиши опять.

– Не вспоминай, Потапыч… Спи… Может, тебе мешает лампа?

– Нет, Титушка… Пожалуйста, пожалуйста, пиши.

Тит уселся, обмакнул перо и опять наклонился к листку. И тотчас же в лице его произошла перемена. Все черты стали другими, морщинки на лбу разгладились, а в углах глаз, наоборот, обозначились яснее. Что-то неуловимое засмеялось под белокурыми усами, близорукие глаза светились и улыбались из-за очков… «Как будто кто-то сидящий внутри Тита дернул какие-то веревочки», – подумал я… Вот теперь я опять чувствую моего прежнего Тита… Вот он – под лампой, мой прежний Тит, тупой к наукам, умный в жизни, добрый, заботливый, деятельно нежный…

…Ну, а тот Тит, что бесновался на собраниях? Он мне приснился? Нет, кажется, он был тоже… Только это был не совсем Тит… Теперь он стал самим собою?.. Что же это значит: стать самим собой? Значит, найти вот это, что внутри и что управляет выражением… Кучин сказал, что это я сделал Тита другим, не настоящим… Или он не говорил этого?.. Впрочем, это ведь правда… Как же это вышло?..

…Началось там… на рельсах… Урманов…

Я заметался. Тит опять бросился ко мне.

– Нет, ничего, ничего, – успокоил я его, – только кружится голова, и я не могу вспомнить… Погоди… Скажи мне: когда я был болен, сюда приходила Дося?

– Да, приходила.

– И говорила мне: «я вас знаю, знаю…»

– Нет, этого, кажется, не говорила.

– Нет, говорила… Ты, верно, не помнишь… Да? Ты мог забыть?

– Конечно, мог.

– Соколов тоже приходил?.. И сидел, сложа руки на коленях… И потом мешал в печке… И видно было, что он меня осуждает… И… это ему грустно…

– Что ты это, Потапыч?

– Нет. Я знаю, – это было.