– Вы настоящая героиня, – с восхищением сказал он. Она решила, что он иронизирует, и улыбнулась, но он был более чем серьезен. – Я в жизни не встречал такой храброй женщины. – Сейчас он прекрасно понимал, почему она так расстроилась накануне. – У ваших родителей не было родственников, которые могли бы взять вас к себе? – спросил он с глубокой жалостью и состраданием.

Она в ответ покачала головой.

– Я знаю о своих родителях только то, что они были ирландцы и что умерли. Больше ничего не удалось узнать. Когда я была в Ирландии, я думала, может быть, удастся разыскать каких-нибудь родственников. Но в телефонной книге О’Ниллы занимают тридцать страниц, и нет ни единой зацепки. Так что я одна, но, конечно, у меня есть замечательные друзья, которых я очень люблю.

Но оба они знали, что если случится беда, как, например, сейчас, когда у нее прорвался аппендикс, обратиться за помощью ей не к кому, она одна как перст, есть только помощники, которые на нее работают, но у них своя собственная жизнь. Разве можно забыть, как при заполнении документов она в качестве ближайшего родственника назвала имя своего секретаря Джейд. После этого никаких объяснений уже не нужно. Больше у нее в жизни нет никого, на кого можно было бы положиться, и это при том, что она так красива и успешна, такая несуразица с трудом умещалась в сознании Жан-Шарля. Непонятно, как все-таки случилось, что она осталась в таком одиночестве, – разве что сама этого захотела. Что ж, может быть, и в самом деле захотела. Да и ее трудно в этом винить после всего, что ей пришлось пережить в детстве. Наверное, она просто не могла открыться людям, полюбить кого-то, привязаться, поверить. И скорее всего, печально подумал он, она так никого и не полюбила, никому не открылась и никому не поверила. Судьба порой бывает жестокой, Тимми она не помиловала, зато открыла путь к материальному преуспеянию. И чтобы этого преуспеяния достичь, Тимми трудилась изо всех сил. Но оба они знали, что материальный достаток еще не все, он не заменит счастья. Однако он все же был, и она любила свою работу. И считала, что все в ее жизни хорошо.

Сейчас Тимми лежала в постели и разговаривала с Жан-Шарлем, и в выражении ее лица были покой, умиротворенность. Он был растроган ее откровенностью. И вдруг почувствовал, что после операции, которая так сильно на нее повлияла, он словно бы преодолел разделяющее их расстояние и за несколько часов превратился из лечащего доктора в доброго друга, это наполнило его гордостью. Какая она удивительная женщина, думал он. Тимми тоже чувствовала, что они стали гораздо ближе друг к другу, и тоже думала, какой он замечательный врач и какой удивительный человек. Сколько в нем понимания, душевной теплоты. Излучение его доброты и позволило ей открыться перед ним, как она много-много лет ни перед кем не открывалась. Она не любила рассказывать о своем прошлом и, наверное, сейчас и не вспомнила бы, когда в последний раз кому-то рассказывала о себе.

– Простите, что утомила вас этой невеселой давней историей. Я редко кого в нее посвящаю, но понимаю, что просто обязана была объяснить вам, почему впала в такую панику ночью, – призналась она, виновато глядя на него. Она позволила ему узнать так много о себе и теперь почувствовала себя слегка неловко.

– Вы вели себя молодцом, – успокоил ее он, – и не должны мне ничего объяснять. Оказаться под ножом хирурга в чужой стране, да еще когда рядом с тобой нет ни одного близкого человека, – жестокое испытание. Кто угодно испугается. А у вас было больше причин для страха, чем у кого бы то ни было. Вы пережили в детстве такую тяжелую травму. Неудивительно, что у вас нет детей, – осторожно сказал он.