Мириам была рассеянной и озабоченной. Ньете отказывалась принимать какую-либо пищу. Она лежала там, где раньше была прачечная, позже переделанная под дровяной сарай. Здесь Мириам оборудовала вольер, где зверь ел и спал. Едва справившись о моем самочувствии, Мириам предупредила, что со вчерашнего дня Ньете почти никого к себе не подпускает. Ронга, сидя на корточках, плакала. Гепард зарычал, когда я присел рядом, и мне стало ясно, что нужно быть поосторожнее. Я стал говорить, выбирая самые успокоительные интонации, затем, осмелев, погладил по голове. Ньете не возражала.

— Воду пьет?

— Да, много.

Осмотреть как следует — не может быть и речи. Зверь нервничает. По-моему, дело в печени. Мириам упрямо кормила ее со своего стола. Сама любила сладости и ее пичкала шоколадом и сахаром.

— Боюсь, как бы она не стала агрессивной, — сказала Мириам.

Я был растерян. Я любил Ньете, но спокойнее было бы содержать ее в зоопарке. Мириам слишком небрежна по натуре, чтобы серьезно заниматься животными, тем более хищным животным. Но высказать это вслух я не решился.

— Диета, — сказал я. — Никакого молока, сахара. Ничего, кроме нескольких косточек погрызть. Там будет видно.

По взгляду, брошенному Ронгой, я понял, что она того же мнения. Но Мириам я не убедил. Я увлек ее на свежий воздух.

— Животное в неволе, — добавил я. — В этом все зло… Не веришь?.. Как-то ты говорила мне о травах, об африканских лекарствах. Хочешь, я напишу своему африканскому коллеге?

— Он ничего в этом не смыслит.

— А ты?

— Я — да.

— Что же конкретно тебе известно?

— Тебе не понять. Нужно увидеть все своими собственными глазами… О, пожалуйста, Франсуа… Будь что будет!

Мы поднялись на второй этаж и устроились на балконе. Было жарко. В воздухе пахло смолой.

— Мне не нравятся здешние запахи, — сказала она. — У меня от них мигрень.

— Ты много общалась с африканцами?

— Да. Когда я была еще совсем маленькая, у нас была служанка… Н’Дуала… Необыкновенная женщина. Я не отходила от нее ни на шаг. Отца дома никогда не бывало. Мать то и дело отлучалась. Н’Дуала обращалась со мной, как с дочерью.

— Почему необыкновенная?

— Она знала все… всякие секреты… например, как заставить расти цветы, как заговаривать дождь.

— Серьезно?

Мириам сложила руки на затылке и, глядя сквозь сосны на небо, принялась напевать странную песенку, напоминавшую арабский речитатив:

— Это чтобы прогнать ночных духов. Н’Дуала пела эту песенку у моей кровати. Есть другая, чтобы удержать ветреного жениха:

— Эту я пою каждый день, но мне все больше кажется, что она не действует.

На глазах у нее выступили слезы. Я взял ее за руку.

— Отстань, — прошептала она. — Это ничего не меняет. Я вернусь туда одна.

— Мириам…

— Нет же, дорогой, уверяю тебя, теперь это неважно… Я тебе надоела. И очень хорошо. Не будем об этом.

— Ты сердишься, что я не приходил… Но я был прикован к постели… вот черт, видишь — шрам!

— Хороший предлог.

— Ладно, я нарочно сделал так, чтобы в меня врезался грузовик.

— Но, Франсуа, чем тебя удерживает эта женщина? Ты сам говорил, что не любишь ее… Говорил… Да или нет?

— Да.