Когда я проснулся, то обнаружил, что лежу, обхватив голову руками. Затылок одеревенел. Было пять утра. Я бесшумно разделся. Элиан не шевельнулась, когда я залез в кровать. Я еще раз взвесил все доводы «за» и «против»… Если честно, то права обвинять Мириам у меня не было.

В тот же день около половины пятого я ждал отлива на склоне, ведущем к Гуа. Я был, как когда-то, нетерпелив. Когда-то — это всего несколько недель назад. И за несколько недель самая большая любовь в моей жизни превратилась в нечто постыдное. Возможно, я больше не любил Мириам? Как можно узнать, любишь или нет? Как и все, я читал любовные романы. В них не было ничего похожего на мои чувства к Элиан или к Мириам. Кем они были для меня? Сожаления, угрызения совести, сомнения, отрицательные эмоции. И все же, когда вода отступила, я запустил двигатель так порывисто, как если бы пришпорил лошадь. Я спешил туда, и одновременно мне хотелось, чтобы я оттуда уже вернулся.

Глава 7

Вилла казалась, как обычно, дремлющей. Мне не хотелось застать Мириам врасплох, ведь я не забыл, что меня выставили за дверь. Я не был теперь ни своим, ни чужим и не имел понятия, как сообщить о своем появлении. Обычно Ньете бежала навстречу. Сегодня — ни малейшего шума. Я поднялся по ступенькам, дверь не заперта. На первом этаже — никого. Я кашлянул — ни звука. Подошел к лестнице. Неприятный сюрприз — на вешалке висел плащ, голубой плащ Мириам. Впрочем, естественно, что он висел там. Это его место. Что бы я подумал, если бы его там не увидел? Что Мириам его спрятала, как фотографии? Все же этот темный силуэт у лестницы производил неприятное впечатление, и я посматривал на него, пока поднимался наверх. Дверь комнаты приоткрыта, я заглянул вовнутрь. Мириам спала! В пять часов! Потом ночью будет бодрствовать. Абсурд! Я вошел, и тут же запахло аптекой. Мириам заболела? Ставни не закрыты, я ясно видел ее лицо. Может, оно было чуть бледнее, чем всегда, но на нем скорее печать таинственных терзаний, чем физической усталости. Печаль, которую я так часто замечал, теперь была столь очевидной и трогательной, что меня охватила жалость. Не из-за меня ли она так страдала во сне? Я хотел уберечь Элиан, но сознавал ли, каким испытаниям подверг Мириам? Не она ли была жертвой? Не придумал ли я эту невероятную историю с колодцем и люком как предлог, чтобы отречься от своей любви? Так как ее любовь, столь сильная, болезненная и страстная по сравнению с моей, меня стесняла, принижала и, если можно так выразиться, пригвождала к позорному столбу, я превратился в человека, который разучился говорить «да»… Мириам!.. Мириам, дорогая!.. Мириам, которая еще глубоко волновала меня, особенно в эту минуту, когда она принадлежала мне вся целиком, такая беззащитная во сне. Мне нравятся беспомощные существа. В подобном чувстве, наверное, больше гордости, чем доброты! Но это искреннее чувство. Я встал на колени перед кроватью. Мириам легла, не раздеваясь. Она просто набросила на себя одеяло. Доказательство невиновности я мог получить тут же, не оскорбляя вопросами, которые возмутили бы ее. Достаточно приподнять одеяло. Я не решался. Меня удерживало уродство жеста. Не проще и не честнее ли было разбудить Мириам, сказать: «Поклянись мне, что ты ничего не предпринимала против моей жены» — и поверить ей на слово? Зачем нужно обязательно удостовериться, потрогать руками, самому вынести приговор, как будто я и суд, и судья, и свидетель, и обвинитель в одном лице.