— За ваше здоровье, — сказал полицейский. — Сейчас самое время выпить за ваше здоровье.

Он поставил бокал на поднос, выражением лица свидетельствуя, что это было стоящее шампанское, поднялся и, как полагается, отдал честь.

— Вы найдете его? — спросила Жильберта.

Полицейский бросил на меня сочувственный взгляд, который ясно говорил: «Не очень-то весело живется с вашей хозяйкой!» — и заверил, что будет сделано все возможное, чтобы поймать этого типа. Пожал нам руки и удалился. Я позвал Жильберту.

— Послушай, моя дорогая, сперва присядь здесь, рядом со мной… Я не хочу, чтобы ты так расстраивалась из-за этой дурацкой аварии. Он прав, этот полицейский. Если бы я ехал медленнее, если бы я так не торопился рассказать тебе обо всем, ничего бы не случилось. Но сейчас все позади… У меня все в порядке. Может быть, только немного болит голова. Выпью таблетку — и как рукой снимет. Так что доставь мне удовольствие… Нет, это некрасиво с твоей стороны.

Она плакала у меня на плече. Она вся исходила слезами, как исходят кровью.

— Жильберта, родная моя…

— Я не хочу больше жить…

— Но уверяю тебя, все это пустяки. У меня уже была «своя» авария. Ничего не поделаешь. Когда ездишь на машине, рано или поздно это должно произойти. Так вот, это уже произошло. Я счастливо отделался. Поговорим о другом…

Бесполезно. Никакие доводы не действовали на нее. Она хотела целиком погрузиться в свое безграничное горе. Она находила в этом удовольствие.

— Жильберта, ты поступаешь нечестно. Ты просто хочешь свалить всю вину на меня.

— Как так?

Она подняла ко мне лицо, на которое страдание наложило свой отпечаток, лицо, на котором не было и тени притворства, никакой задней мысли. Я продолжал уже не так уверенно:

— Да, ты ухватилась за эту аварию, Жильберта. Сейчас ты пытаешься заставить меня от всего отказаться… От музыки, от гастролей… Не знаю почему, но тебе это неприятно, тебе не хочется, чтобы я пробился, достиг успеха. Ты сама не своя всякий раз, как только я заговариваю о Боше.

— Ты действительно веришь тому, что говоришь?

Я опустил голову.

— А что еще мне остается думать?..

Она заставила меня посмотреть ей в глаза, погрузиться в их светящуюся нежность.

— Жак, ты до такой степени сомневаешься во мне?

Я высвободился, слегка пристыженный, но полный решимости бороться до конца.

— Кто в ком сомневается? — ответил я. — Если уж говорить правду, разве ты не пытаешься всеми средствами помешать мне?

Охваченная внезапной вспышкой гнева, она поджала губы. Потом отстранилась от меня, словно я представлял для нее опасность, угрозу, и с трудом сдержала слова, которые готовы были уже сорваться с ее губ. Я остро чувствовал, что в ней происходит какая-то борьба, что она никак не может решиться сказать что-то очень важное. Была ли то минута истины?

— Ты клянешься мне, — прошептала она, — что это действительно был самый обычный несчастный случай?

Я настолько не был готов к такому вопросу, что не смог удержаться от смеха.

— Ну а что, по твоему мнению, это еще могло быть? Конечно же, обычный несчастный случай, и я не попал бы в эту аварию, будь у меня хорошо развиты рефлексы и не крути я руль сначала направо, потом налево. Вот с тобой, к примеру, ничего такого бы не произошло.

— Вот видишь!

— Что?

— Что я должна быть рядом с тобой, всегда. Как только ты остаешься один, ты делаешь глупости.