— Что? — Снегирь повернулся к другу, посмотрел на его грудь, перетянутую эластичным бинтом, который нашли на втором складе, и сплюнул на пол. — Почему на тебя всякую дрянь тянет?

— Я высокий и красивый, — криво усмехнулся Грубер.

— Да-да, и громче всех кричишь, я помню. И, знаешь, это смешно в первые пять раз, потом становится не до смеха.

— Ты чего завелся? — Грубер попробовал сделать вдох, поморщился и потер грудь в месте прострела. Но боль под бинтами была вполне терпимой, поэтому он не стал пить уже приготовленный спек, а растянулся на диване, заложив под голову руку. Уже завтра ребра заживут, а ранки затянутся, такова была особенность организма иммунных, даже таких как Грубер, которые стали таковыми в процессе заражения, съевших белую жемчужину. Но даже для них нужно было время, покой и живчик. Благо с рубера удалось взять прилично так споранов и гороха, а водка и уксус нашлись там, где говорил Леха — на другом складе.

— Не знаю, — Снегирь запустил руку в волосы и сел на стул, стоящий рядом с диваном. — Просто… Мне не нравится это место, я не понимаю, что здесь происходит, а еще я не понимаю, какого черта мы здесь делаем? Даже если допустить, что здесь появилась какая-то секта, что с того? Этих сект в Улье, хоть жопой ешь, одной больше, одной меньше, однохерственно. Мы даже не знаем, в какой конкретно части этой вселенской помойки оказались. Еще нимфа эта… Может действительно, ну его, а? Пробьемся к машине, и свалим отсюда куда подальше.

— И перестанем сами себя уважать, — Грубер закрыл глаза. — Ты когда-то спрашивал, что отличает нас от зараженных, так может быть — вот оно? Вот это? Если ты идешь на поводу у своих желаний, наплевав при этом на тех, кто, возможно, нуждается в твоей помощи, то ты такой же, как тот рубер. Единственное отличие — не жрешь людей и штаны снимаешь, прежде чем погадить, но это, всего лишь вопрос предпочтений и естественного желания не вонять и не чесаться. Потому что в отличие от тех же зараженных, в нас присутствует еще один основной инстинкт — размножения, то есть выпячивание груди и остальных достоинств перед самками. — Он говорил, не открывая глаз, именно сейчас Грубера потянуло на философию, и он решил, а почему бы и да? — Знаешь, какая на самом деле самая жесткая форма правления? — Снегирь покачал головой, ожидая подвоха. Леха с Занозой в разговор не вмешивались: Заноза ушла осматривать полки, а Леха следил за рейдерами, затаив дыхание, а вдруг они действительно передумают кого-то искать, и что он тогда будет делать здесь один? Грубер тем временем продолжил. — Самая жесткая форма правления на самом деле — анархическая. Она основана на жесточайшей самодисциплине, и ограничении самого себя в различных вариантах вседозволенности. Здесь на Стиксе мы поставлены в условия истинной анархии, потому что создание даже подобия государственности — нереально из-за бесконечно меняющейся действительности. Вот только истинных анархистов здесь крайне мало, поэтому получается то, что получается. С другой стороны, сколько сейчас в Улье иммунных? Я тебе отвечу — много. Нас настолько много, что навалять тем же внешникам можно вполне легко, гуртом. Но… Вот об это «но» мы спотыкаемся на каждом шаге: сорвавшаяся крыша у муров, преследование своих собственных целей у большинства, позиция «моя хата с краю» у более слабых типов, позиция «не трогайте меня и будет вам счастье» — у таких как мы… Этот список можно перечислять до бесконечности, поэтому Стикс всегда будет огромным аналогом Тартуги, а иммунные будут отличаться от зараженных только вкусовыми предпочтениями.