Алессандра тряхнула головой.

— Неудачные? — переспросила она с ледяным негодованием.

—Я имею в виду твою точку зрения, — спокойно уточнил Камерон, осторожно наблюдая за ней, с вниманием исследователя, который только что открыл что-то совершенно новое и неизвестное. Когда он опять заговорил, то чувствовалось, что слова даются ему с трудом: — Весь вопрос в том, что ты собираешься делать?

Алессандра гордилась своим интеллектом, но; глядя в его непроницаемые глаза, она с глупой наивностью спросила:

— С чем?

Он сидел, не разжимая губ, словно открыть рот требовало от него неимоверных усилий.

— С чем? — повторила она. — Я не понимаю.

— Прекрасно понимаешь! — жестко произнес он, и его большая фигура подалась вперед. — Ведь ребенок стоит на пути твоей карьеры.

Алессандре понадобилось мгновение или два для того, чтобы до нее дошел смысл его слов, и когда это наконец произошло, она отреагировала так, как если бы он ударил ее в лицо. Она вскочила и без всякого предупреждения, как дикая кошка, попыталась вцепиться ногтями в его лицо.

Первый раз она увидела замешательство в глазах Камерона, но его обычная острая реакция сработала моментально, и он схватил ее за руки прежде, чем она смогла добраться до него.

— Эй! — мягко сказал Камерон тем тоном, который должен был ее успокоить, но на самом деле имел совершенно обратный эффект.

— Как ты смеешь? — рыдала Алессандра. — Как ты смеешь думать, что я могу что-то сделать с нашим ребенком? Что ты обо мне думаешь? Почему молчишь? Отвечай!

— Черт возьми! — выругался Камерон и прижал ее к своей груди, одновременно грубо и чувственно. Алессандра судорожно вдохнула его теплый, мужской запах, прежде чем вспомнила о его вине, и ее кулачки гулко застучали по его груди.

Это имело эффект блохи, прыгающей по подушке.

— Перестань драться, — прошептал Камерон. — Прости меня.

Она откинула голову и недоверчиво посмотрела на него.

— Тебя — нет!

— Поверь мне, Алессандра, — сказал он, и что-то удивительно мягкое засветилось в его глазах, заставившее ее сдаться. Она, все еще вздрагивая от слез, услышала его тяжелый вздох, потом он поднял ее на руки, отнес к дивану и, словно драгоценную фарфоровую статуэтку, опустил на него. Как приятно, первый раз в жизни неохотно подумала она, ощутить себя слабой, беспомощной женщиной, в этом есть какое-то странное очарование...

Камерон передвинул кресло поближе к ней, устроился рядом, словно был врачом, а она его пациенткой, и спокойно сидел, изучая ее в течение нескольких минут.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он наконец.

— Прекрасно, — солгала она.

— Я вижу. — Последовала длинная пауза, в течение которой Камерон внимательно смотрел на нее. Затем нахмурился и огляделся вокруг. — По-моему, здесь холодно! — заключил он.

— Ничего подобного.

— Нет, черт возьми, холодно! — Он с негодованием уставился на нее; казалось, их хрупкое перемирие сейчас вновь разрушится. — Что с тобой, Алессандра? Почему ты не сказала мне, что не можешь оплачивать счета за электроэнергию?

— Я могу!

— Тогда почему, черт возьми, ты не бережешь свое здоровье и здоровье нашего... — он на секунду запнулся, — ребенка?.. — И в его голосе послышалась какая-то новая интонация.

— Для твоего сведения: система обогрева уже старая и работает плохо, — ответила она. — Мы жаловались...

— Мы? — удивленно прервал он.