Брайан Олдисс. Сад времени
КНИГА ПЕРВАЯ
I. Ложе из красного песчаника
Последнюю тысячу лет уровень моря медленно и незаметно понижался. Воды его были так глубоки и спокойны, что оставалось загадкой — то ли мелкая рябь неспешно движется к берегу, то ли уходит прочь от береговой линии. Впадавшая в море река, то и дело менявшая русло, нанесла сюда горы красного песка и гальки, образующие каменистые отмели. А в стороне от ее русла поблескивали зеркально-неподвижные окна-заводи, отражая яркий свет полуденного солнца. На берегу одного из таких озерков неподвижно сидел человек. Берег вокруг него был пуст и безжизнен, как иссушенная солнцем кость. Человек этот был высок, строен и светловолос. Даже сейчас, когда он отдыхал, на его лице застыла угрюмая настороженность. Одежда его состояла из некоего подобия скафандра без шлема; за спиной висел ранец с запасом воды и пищевыми концентратами. Там же хранились кое-какие материалы художника и несколько звуковых блокнотов. Шею светловолосого человека охватывал кислородный фильтр, непочтительно называемый «дыхалкой» — обруч, сзади которого был прикреплен моторчик, а спереди — трубка, обдающая лицо своего владельца прохладным воздухом. Одинокому Страннику по имени Эдвард Буш можно было дать лет сорок. И в последнее время ему не раз случалось иметь такой мрачный вид. Уже несколько лет он находился в состоянии, подобном мертвому штилю. Жизнь его потеряла четкое направление, как зыбь лежащего рядом моря. Временная работа в Институте Уинлока не помогала заглушить подсознательное ощущение, что он подошел к некоему перекрестку — и вдруг остановился. Как будто все движущие им силы внезапно замерли… Так же как замерла, так и не придя к завершению, картина на стоящем рядом со светловолосым художником мольберте. Охватив колени руками, Буш смотрел поверх холмов из гальки на необозримое пространство моря, чуть тронутое зыбью, пока откуда-то издалека не донесся рокот мотоциклетного мотора. Буш встревоженно вскочил и поспешил к мольберту: он терпеть не мог, когда его заставали за рисованием. Мельком взглянув на незаконченную картину, он невольно поморщился: работа ни к черту не годилась. И это доказывало еще раз, что он был никчемный художник. Возможно, именно от этой мысли он и искал спасения в прошлом, так страшась возвращения в «настоящее». А Хауэлс сейчас, конечно, ждет не дождется его отчета… Поэтому Хауэлс тоже присутствовал на картине. Буш попытался изобразить исходившее от моря ощущение бесконечности и пустоты при помощи листа бумаги и акварели. Попытался, но безуспешно. Убедившись, что он по-прежнему один, Буш окунул кисть в красную краску и провел ею по бумаге. За кистью потянулась расползающаяся полоса насыщенного багрового цвета. Буш предоставил краске полную свободу действий и вдруг расхохотался: над угрюмой гладью моря вставало пурпурное солнце-лицо с чертами Хауэлса. Так. А тут, у левого края листа, будет неплохо смотреться приземистое деревцо. Кстати, оно тоже кого-то напоминает… — Это ты, мама, — вполголоса проговорил Буш. — Вот видишь, я не забыл о тебе. Неясные черты лица его матери обозначились в древесной кроне. Он увенчал голову женщины короной: отец частенько называл маму королевой — любовно и полушутя… Теперь и отец его попал на картину. Буш чуть отстранился, рассматривая акварель. — А что, не так уж и плохо получилось, — обратился он к туманному женскому силуэту, незримо маячившему позади него. Он снова обмакнул кисть в краску и подписал: «Семейный портрет». Ведь и сам он на нем присутствовал — вернее, все эти образы находились в нем. Буш снял с мольберта лист, захлопнул этюдник и запихал его в ранец. |
