Перечитывая запись, замечаю, что выше, в третьем предложении, мне не нравятся «цветущие сережки». Не нравятся справедливо, ибо скрывают в себе плеоназм, который, впрочем, следует оставить в качестве предостережения. Однако похвально то, как он был выявлен — благодаря эстетическому недовольству а priori; а затем уже подтягивается и логическое обоснование.

КИРХХОРСТ, 10 апреля 1939 года

«Королева змей». Мои описания мраморных утесов — осмотрительность, дабы не вышло пышного полотна в стиле какого-нибудь «Титана», рисующего Изола-Белла. Автор пытается дать представление о прекрасном, опаивая читателя словесами. А между тем высшее же воздействие прекрасного заключается не в экстазе; мы покоряемся обаянию волшебства. Так, у нас может возникнуть глубокое удовольствие, подобное дурману, который окончательно лишает нас твердой почвы под ногами и мешает стойко держаться образов. В обаянии же волшебства, которое распахивает нам глаза вместо того, чтобы смежать их, мы как раз достигаем самого глубокого представления, какое только возможно достигнуть сознанию. Пред ликом красоты наблюдение должно усиливаться; есть состояние, когда время начинает замедлять свой бег, а краски, словно в безвоздушном пространстве, сверкают все ярче. Описание прекрасного предполагает меру, отстранение и острый взгляд; словоблудием здесь ничего не добьешься. А потому такие слова, как «неописуемый», не подходят для живого изображения. Увлечение превосходными степенями равным образом является признаком импотенции. Естественно, бывает и так, что словесная форма неспособна вместить в себя все богатство, выдержать жар и лопается, как мыльный пузырь. Когда речь идет о сферах, лежащих вне слова, тогда меняются и средства. Чистые мелодии способны проникать глубже, чем язык, обнаруживая еще большую невесомость.

Я нахожу, что в знаменитой картине «Колдовство любви» суть колдовских чар передана весьма удачно — особенно потому, что, кроме всего прочего, передает тот испуг, какой охватывает нас перед самым разоблачением.

Прототипы мраморных утесов: скалистый склон у маяка Монделло, по которому я взбирался с Магистром. Затем проход с Корфу до Канони, долина Родино на Родосе, вид от монастыря Суттомонте в сторону Коркулы, проселочная дорога от Глетчермюле к Зипплингену на Боденском озере. Соколиные и совиные гнезда на отвесных стенах Коринфского канала. Акрополь; скалы, вздымающиеся в Рио, так что на ум невольно приходят орхидеи и змеи. Автор обязан много путешествовать, чтобы увидеть на собственном опыте, что может приносить Земля. Однако потом образы должны смешиваться и становиться текучими подобно меду, собранному с многих цветов. Только из элементов воспоминаний дух черпает для себя пищу.

Во второй половине дня ярко светило солнце — на болоте, среди водяных мхов я охотился на мелкие виды гидрофилусов. Пока я их рассматривал, сидя на корточках, из ситника на темное зеркало торфяного среза выскользнул крупный паук-серебрянка — густо-коричневый, бархатистый, с белой фетровой оторочкой на тельце. В эти весенние дни все залито резким светом, повсюду пестрят березовые побеги и стебли вереска, так что порой возникает впечатление свежевыстиранности. Эта необычная картина, видимо, объясняется контрастом все еще зимней растительности с почти уже летним освещением.

КИРХХОРСТ, 11 апреля 1939 года

Посеял лук, шпинат и майскую редьку. Увидел, что горошины проросли — к своему облегчению, потому что меня преследовала почти навязчивая идея, что ничего не взойдет.