– Ой, зачем?!

– Ещё мой девочка из за пятна будет расстроенный! Такой ерунда, вайме, а ты плакать!

– Я не плакать, – ответила я, ещё оторопев, но чувствуя, как что то тяжелое из груди постепенно расходится.

– Почти. Я не глупый, хоть и говорить с акцентом. Вижу всё, – ответила бабушка и подмигнула: – Лей, давай, девочка! Можешь и чашку разбить.

– Совсем?! – удивилась я.

– Совсем. На маленький такой, маленький черепки!

Я даже рот открыла, совершенно изумившись, а потом глупо хихикнула:

– Жалко, красивая чашка.

– Тогда лей.

– Не могу…

– Почему? Рука болит?

– Это невежливо. И не интеллигентно.

– Вах! – воздела руки к потолку бабушка Алико. – Ты говоришь, что твой старый бабушка, мать твоего отца, невежливый?!

– Н нет. Не обижайся, бабушка, это всё я! Я такая неловкая!

Бабушка подняла вверх указательный палец, слегка завернув руку, словно хотела просверлить потолок. Потом отошла к двери и распорядилась о чем то на грузинском. Подошла ко мне решительно, как тихоходный танк, вручила в пальцы чашку и ткнула пальцем в постель.

– Лей, дорогой. Матрас тоже не жалко. У меня еще есть.

– А кровать?

– И кровать есть. Что нам тот кровать?!

Я растерялась, от принятия важного решения меня спасла пожилая женщина в платке и длинном платье, словно из фильмов Данелии. Она с грохотом втиснулась в дверной проём объёмным задом. Потом развернулась, довольная, краснощёкая, и оказалось что у неё в руках поднос с ещё одним кофейником. И вином в кувшине. Бабушка забрала у неё поднос и выпроводила гортанно. Женщина кивнула и скрылась, плотно прикрыв дверь.

– Ну что, сердце мой, пить будешь или лить? – опять подмигнула бабушка на чашку в моих руках.

Её глаза лукаво светились, словно искорками, которые высекали дьяволята. Это было заразительно. И незаметно мои губы сами растянулись в улыбку. Я отхлебнула крепкого кофе, завернулась в ещё живое одеяло. Бабушка Алико подмигнула снова, подначивая. Показала жестом и рассмеялась. Ну, я и вылила остаток кофе на матрас. Одному Богу известно, на чём я потом спать буду…

– Давай ещё!

Бабушка подлила мне кофе в чашку. И себе. Мы отхлебнули одновременно. И потом одновременно плеснули на матрас остаток. Я смущенно, она довольно, как рыба кит. Кофейные разводы на матрасе изобразили загадочный рисунок. Я прыснула тихонько, поджимая под себя от смущения ноги:

– Гадать можно на кофейной гуще.

– Вах, и правда! Ну расскажи, сердце мой, что ты там видишь? – смеясь, потянулась вперёд бабушка Алико так, что я почувствовала её дыхание над ухом.

Я закусила губу, чувствуя, как от хорошего кофе в голове успокаивается артиллерия. На душе расходились тучи и посветлело. В кофейных пятнах на белом четко вырисовывалась полная фигура в длинном платье.

– Тебя, – улыбнулась я.

Бабушка без долгих слов обняла меня, и окутала своим домашним теплом с запахом вина, пряников и французских духов. Чмокнула меня в макушку.

– Мой маленький Кати! Меня… Вах…

Кажется, она растрогалась. Я тоже обняла её. Она прижала меня к себе ещё крепче, а потом отстранила и заглянула в глаза, добрая, лукавая, большеносая, но вдруг родная. Разве бывает так сразу?!

– Кати, сердце мой, вот что тебе скажу, только ты немножко не обижайся: пятна эти все – что птичка накакал, невежливо, но правда! И интеллигентность, как ты говоришь, тоже птичкино дело. Главное, чтоб ты улыбался! Вот как сейчас. Чтоб сидел радостный и глазками сиял. Твоя папа маленький один раз сарай поджег. Думаешь, я его меньше любить стал?

Она заглянула мне в глаза.

– Нет? – удивленно спросила я.