Майор благодушно улыбнулся.

– Тебя не будут больше бить, Клаус.

Он сам вернулся к обращению на «ты», как в добрые старые времена, и это придало немцу бодрости.

– Спасибо, – буркнул он.

– Клаус, – начал Гомес, – я по-прежнему твой друг, несмотря на то, что ты сделал, и я тебе это сейчас докажу. Вообще-то ты должен бы предстать перед боливийским судом. И даже если бы тебя отпустили, дон Федерико убил бы тебя. Согласен?

– Да, – вымолвил Хейнкель чуть слышно.

– Так вот, я решил дать тебе последний шанс, – продолжал майор Гомес. – Но это будет действительно твой последний шанс. Тебя незаметно перебросят в Парагвай. Доберешься до Асунсьона, а там выпутывайся, как знаешь, но никогда ноги твоей не должно быть больше в Боливии.

Немец едва удерживался, чтобы не завопить от радости. Раньше он с презрением отзывался о Парагвае как о стране, совершенно непригодной для житья. Теперь же он казался ему недоступной вершиной, блаженным раем... Он распрямил плечи. Его звезда все же не покинула его! Дону Федерико не добраться до Асунсьона, не достать его там. А потом он, возможно, переберется в Аргентину или даже, при случае, еще дальше, в Европу. Испания и Португалия распахнут ему двери.

Он понимал, почему Уго Гомес делал этот щедрый подарок: тяжело судить человека, на похоронах которого вы присутствовали.

– Благодарю тебя, Уго, – сказал он, пряча радость. – Когда мы поедем?

– Сейчас же. Я пришел за тобой и лично буду тебя сопровождать.

Клаусу Хейнкелю очень трудно было сохранять хоть какое-то внешнее достоинство и не припуститься из камеры бегом. Его распирало от радости, и он даже улыбнулся полицейским, ежедневно избивавшим его. Но те, явно разочарованные, недовольные, не ответили. Маленькая группка вышла на свежий воздух. Дворик, обычно усыпанный пестрой толпой, был пуст, и Клаус Хейнкель, лишенный часов, решил, что, наверное, еще очень рано. Небо было восхитительно чистым.

Уго Гомес, немец и два полицейских сели в черно-белую машину. Улицу были пустынны, и они очень быстро добрались до шоссе, которое вело к Эль-Альто. Никто не проронил ни слова.

Становилось жарко, и Клаус Хейнкель вытер лоб. Подъезжая к верхней части долины, он ощутил некоторое беспокойство: машина не повернула налево к Эль-Альто, а продолжала ехать прямо. Как будто угадав его мысли, Гомес повернулся к немцу:

– Ты улетишь с военного аэродрома. Так поспокойнее.

Клаус Хейнкель приободрился.

– А мой паспорт? – спросил он. – Он мне понадобится в Асунсьоне.

На толстой физиономии боливийца застыло добродушное выражение:

– Не бойся. Все получишь по прибытии. Впрочем, я лечу с тобой, чтобы уладить кое-что. Надо забрать несколько поганцев-партизан, которые там попались.

Это не удивило Клауса Хейнкеля: обе страны часто обменивались политическими заключенными.

Машина въехала на территорию военных, слегка притормозив при въезде, и помчалась к старенькому двухфюзеляжному «Фэарчайлд Пэкет», стоявшему в стороне. Рядом с самолетом находилось еще два автомобиля. Клаус Хейнкель вышел из машины, едва лишь она остановилась. Так хорошо было ступать по асфальту, вдыхать свежий воздух. Он посмотрел на Анды. В конце концов, он не будет жалеть о времени, проведенном в Боливии.

– Давай садись, – крикнул майор Гомес. Военный в оливкового цвета форме протянул Хейнкелю руку – он высунулся из широкого квадратного люка в борту самолета, часто служившего для тренировок парашютистов. Створки люка были сняты для упрощения действий. Немец вскарабкался наверх по металлической лестнице и зашел в темный фюзеляж. Другой военный дал знак, приглашая сесть на скамейку, установленную вдоль фюзеляжа, который высотой был чуть повыше двери.