— Ничего. Когда я стану сильнее, сам приду и убью эту хуорку. А потом мы все вместе зажарим ее во славу Фомрира!

— Ахаха, отлично сказано. Вот только жрать будешь ее сам.

Ингрид также пришла меня проводить. Я не стал ничего ей говорить, лишь потрепал по голове.

Акун Костлявый должен был вывести меня за пределы деревни и проводить до ближайшей горы, поэтому мы отправились в путь вдвоем. Он шел быстро, легко находил самый удобный путь. После отдыха и хорошей пищи я почувствовал себя в два раза сильнее, словно дар Фомрира наконец сумел нормально осесть в моих костях и мышцах, поэтому я не отставал от проводника.

— Иди вон к той горе, — спустя несколько часов сказал Акун и указал на отдаленную вершину, выделяющуюся даже среди окружавших ее скал. — Когда доберешься, обойди ее слева, и там выйдешь к реке. Дальше пойдешь по ее берегу, там и будет Сторбаш.

Он хотел добавить что-то еще, но передумал. Выплюнул кость и двинулся в обратный путь. А я же пошел домой.

И мой путь был так длинен и скучен, что в песнях его бы описали одной строчкой «На девятый день герой добрался». Я мог бы долго пересказывать неудобные и холодные ночевки, хворост, который отказывался зажигаться после проливного дождя, сыпавшего весь день напролет, а ведь я тогда шел и мечтал лишь о согревающем огоньке. Как на следующий день я вывихнул ногу на скользкой промокшей земле и прошел так мало, что проще было вообще не двигаться после падения. Как я наткнулся на семейство волков, и мне пришлось отрубить одному ногу, а второму проломить голову. Щенков я не тронул, они и сами помрут с голоду. Как я выкинул мешочек с зерном, который мне положили в припасы, так как он вымок, и ячмень покрылся синеватой плесенью. Как я чуть не утонул в узенькой, но весьма бурной речушке, решив, что смогу перебраться без мостика или даже брода, и как она протащила меня пару десятков шагов, прежде чем я сумел уцепиться за выступающий камень, изрядно приложившись к нему плечом. Но ничего достойного упоминания не случилось.

Я не пытался больше приближаться к морю и отыскивать деревни. Как знать, вдруг мой отец умудрился оскорбить всех местных старост? И теперь они ждут не дождутся, пока к ним не забредет сынок Эрлинга, желательно связанный и с кляпом во рту. Не все же такие отходчивые, как Олов.

Словом, на девятый день я дошел до указанной горы. Слева было серое плато, усеянное разномастными камнями, некоторые были выше меня, а другие — мелкие, как сушеный горох. Именно там Акун посоветовал мне обойти гору. Справа же через несколько сотен шагов зеленела трава и даже виднелись небольшие кусты. Еды у меня почти не осталось, лишь кусок сыра, о который можно было обломать зубы, и трижды сушеная рыба. Трижды — потому что после того, как ее высушили в первый раз, я два раза ее искупал, под дождем и в той речушке. Вроде бы уже было пора ее выкинуть, но пока я сомневался. А вдруг эта рыба решит выбор между жизнью и смертью? Вот только я не знал, помру я, если не съем рыбу или наоборот, если съем. Я вытащил остатки еды, глянул на них и решительно зашагал направо. Там у меня хотя был шанс найти что-то съедобное.

Но вот что было странно: чем дальше я уходил, тем неуютнее мне становилось. Что-то было не так. Да, зеленая трава, цветочки, кустики, но при этом я не слышал трескотни птиц или мышиного писка, не видел перепархивающих теней и не чувствовал запахов, присущих тем местам, где бродят животные.

А потом я увидел это, точнее, сначала учуял, а потом увидел.

Зеленая поверхность была оборвана. Или обрезана. Или опалена. Словом, поперек долины проходил длинный след, словно кто-то пропахал землю, а потом на этом месте распалил самый жаркий огонь, украденный из горнила Корлеха, бога-кузнеца. И нещадно воняло гарью и чем-то еще, что я не смог распознать.

Я мог бы предположить, что сюда ударила молния, но молнии не вышибают длиннющие и широченные полоски земли в долинах, особенно когда рядом стоит здоровенная гора.