Мазепа, стоявший тут же около Ромодановского, удержи­вая своего белого как снег коня, оторопевшего было от грома взрывов, с улыбкою посмотрел на гетмана. «Это не Доро­шенко, — мелькнуло в его лукавом уме. — Попович — зараз за молитву... орарь _{[Орарь — часть облачения диякона]} бы тебе в руки, а не гетманскую бу­лаву»...

— Кнас! Вели мой калмык айда! — нетерпеливо обратил­ся князь Булат к Ромодановскому, сверкая своими узеньки­ми, словно осокою прорезанными, глазками.

— Вели турка рубил, колол, топил — айда!

Ромодановский вздрогнул... Он сам чувствовал, что те­перь как раз бы пора сказать это «айда», чтоб сразу покон­чить с турецким войском и с этим сопливым Юраською, ко­торому впору только гусей пасти; но он молчал, боясь встре­титься с глазами князя Булата и Мазепы... Ведь у него там, у Юраськи, заложником его любимый сынок... А турки еще на прошлой неделе присылали к нему сказать, что если он, князь Ромодановский, поведет свое войско на турок, то они тотчас же, вместо сына, пришлют ему его кожу, наби­тую сеном... Страшно... Может быть, и теперь, в эту страш­ную минуту, с него, с живого, сдирают кожу... «О-о!» — не­вольно застонал он...

— Вели айда — калол, хадыл, рубил — айда, кнас! — приставал Булат.

— Рано... повременим... не приспел час, — отговаривался Ромодановский.

— Точно рано, ваша милость, — подделывался Мазепа, пряча свои лукавые глаза, ибо и Мазепа догадывался, по­чему Ромодановский медлит.

Чигирин между тем догорал. Отдельные вспышки пре­кратились — нечему уже было вспыхивать, и злополучный город только местами тлел и дымился.

— Се бысть град — и се не бе, — грустно качал головою Самойлович.

— Что говорит ясновельможный гетман? — почтительно любопытствовал Мазепа.

— Пропал Чигирин, пропала слава старого Хмеля! — так же грустно отвечал гетман. — Не в батька сын пошел.

— Не в батька, а по батькові, — двусмысленно заметил Мазепа.

— Как не в батька, а по батьков!? — удивился гетман.

— Юрась волю Богдана творит...

— Что ты, Иван Степанович!

— Так... его это воля, батькова — старого Хмеля?..

Самойлович удивленно глядел на него, видимо, ничего не понимая. Мазепа ударил себя по левой груди.

— Вот тут воля покойника, — таинственно сказал он.

— Как! Что ты?

— Я достал тайные пакты покойного Богдана с султаном на подданство. Самойловича как бы осенила новая мысль. Он круто повернулся на седле и показал рукою куда-то далеко, на Север.

— Так и он шел по его следам? — сказал он загадочно.  

— Кто, ясновельможный гетман?

— Дорошенко...

— По его ж... другие следы ведь ведут прямо туда...

Мазепа не докончил, но Самойлович сам догадался, куда ведут эти другие следы...

X

Светало. Чигирин кое-где дымился, представляя черную и серую груду развалин и пепла. За Тясмином слышались еще отголоски доканчивавшейся борьбы. Турецкое и татарское аллалаканье становилось все слабее и слабее. Отряды, пре­следовавшие беглецов, возвращались из-за Тясмина к своим главным силам. Казаки и московские рейтары гнали плен­ных небольшими партиями. Везли часть захваченного ту­рецкого обоза с пушками и палатками. Тут же следовало и стадо верблюдов, на которых, по-видимому, торжественно восседали турки и татары.

— Это что такое? — с удивлением спросил Ромодановский, все еще не сходивший с коня, и с тайною боязнью присматриваясь к верблюдам и турецким палаткам.