— Фе-фе-фе! Московского царя! Какого, пане ксенже? Что в лаптях?

— А хоть бы и в лаптях?

— Ну, это пустое... Царица Марина даст им нашего царя.

— В самом деле, панове, — вмешался вновь в разговор юный Могила, — что слышно о царице Марине и об ее царевиче?

— Есть вести, что они в Астрахани, — отвечал князь Вишневецкий.

— На своем царстве, панове! — пояснил князь Януш.

— А кто бы мог подумать, что эта черноглазенькая Марыньця, которую я знал вот такой, — и князь Януш приподнял над столом свою пухлую ладонь не более как на две четверти, — и носил на подносе, как букет цветов, кто бы, панове, мог подумать, что эта маленькая Мнишкова будет царицей московской и астраханской!

— Да, была, — вздохнул юный Могила.

— Как и ты, пане, мог быть господарем молдавским, — вставил молодой Замойский.

Князь Януш мигнул шляхтичам-прислужникам, чтобы снова наполнили бокалы.

— Выпьемте, панове, за здоровье царицы Марины и царевича, — громко сказал он и встал.

Некоторые из гостей тоже встали и, взяв бокалы, подняли их кверху. Мелетий Смотрицкий сидел неподвижно, как бы наблюдая за облачком, которое тихо плыло по голубому небу.

— Hex жие Марина, царица москевська! — возгласил князь Януш.

— Hex жие царица Марина! Hex жие царевич! Hex жие злота вольносць! — раздались голоса.

— Слово гонору, панове! — воскликнул пан Будзило, кругленький панок, закручивая свои кругленькие усики.

— Я еще раз побываю в Москве.

— А разве пан опять захотел кошатины да мышатины? — лукаво улыбнулся своими желтыми глазами хитрый хохол Мелетий.

— Ну, нет, пане Орфологу, теперь будет не то... А про­клятое это было, панове, времячко, как мы сидели в Кремле и как нас вымаривали оттуда проклятые москали эти — Минин да Пожарский, уж и времячко! — начал пан Буд­зило, входя в свою роль.

— Поверите ли, панове, когда мы все поели, что там у нас было, мы стали воровать у лошадей овес и сами его съедали, точно кони. Не стало овса — коней поели! Не стало коней — стали есть траву, всякие корни, а там сначала собак всех переели, потом кошек...

— А не царапали пана кошки? — подзадоривал хозяин, подмигивая гостям.

— Царапали, пане ксенже, да это что! И кошек не стало...

— Без кошек вас мыши, я думаю, съели? — подмигивал хозяин.

— Нет, пане ксенже, мы их сами поели.

— И после того не мяукали по-кошачьи?

— Мяукали, да еще как, пане ксенже! Особенно, панове, пришлось мяукать, как ничего не осталось кушать, кроме падали и мертвецов: этих и из земли вырывали и ели.

— Без соли? 

— Без соли, пане. А там начали есть живых — друг дружку. Начали с пехоты...

— А пан не в пехоте служил? — допрашивал князь Януш.

— Нет, пане ксенже, я вырос на коне... Вот и начали есть пехоту... Однажды спохватились — нет целой роты: всю роту пана Лесницкого съели. Один пехотный поручик съел двух сыновей своих, один гайдук съел сына, другой — мать-старуху. Офицеры повыели своих денщиков и гайду­ков, а то случалось, что гайдук съедал пана...

— Ах, он пся крев! — не вытерпел один панок.

— Как же это хлоп смел есть пана?

— Съел, пане, что будешь делать! Уж мы так и остере­гались друг дружки — вот-вот накинется и съест... А потом, панове, мы такое правило поставили: родственник может есть родственника, как бы по наследству, а товарищ — то­варища... Не один раз и судились из-за этого: случалось, что иной съедал своего родственника, дядя племянника, а у съеденного был ближайший родственник — отец: так при­судили отцу за съеденного у него братом сына — съесть это­го брата.