– Так значит, ты редко с ним виделся? – сменила тему она.

– Да, у нас совершенно разные жизни. Когда после смерти отца мне по наследству достался лесоперерабатывающий завод в Пудоже, я наконец-то смог полностью обратить своё внимание на более интересующие меня вещи. Завод отлично работает и без моего участия, я лишь иногда туда приезжаю, даю указания, и возвращаюсь в город. Зато здесь у меня настоящая работа: я построил на окраине Петрозаводска воспитательное учреждение для трудных подростков под контролем МВД России. Но правоохранители не вмешиваются в мои методы перевоспитания – там работают настоящие профессионалы, воспитатели, этические офицеры, которые ни в коем случае не используют телесные наказания, принуждение или психологическое воздействие…

Павел вдруг словно засветился каким-то очень тёплым светом, чувствовалось, что он любит именно эту свою деятельность. Потом он немного погрустнел и продолжил:

– Костя жутко злился, что мне не приходится вкалывать, чтобы зарабатывать, что я могу заниматься всякой «фигнёй», так он называл всё это. – Павел хмыкнул, но горечь обиды явно все ещё жила в нем. – А я не одобрял его разгульной жизни – ночные тусовки, наркотики, беспорядочный секс… – Агата снова почувствовала себя неуютно, её руки невольно натянули платье от уровня декольте почти чуть ли не до самых ушей. – Вот так мы и жили. У нас было мало общего и слишком много противоречий.

Молодой человек закончил говорить, втянул воздух, раздувая ноздри, и, повернувшись, опёрся спиной на подоконник. Глаза его уставились на Агату. Он снова улыбнулся, но теперь уже намного теплее:

– Ну, теперь ты рассказывай, как стала обладательницей такой необычной фамилии.

Девушка бы хихикнула, если б не поминки, но не улыбнуться было сложно.

– Фамилия? Что ж, слушай. Моя бабушка работала на конфетной фабрике… – начала она, но Павел её перебил:

– Стой, стой, стой! Я уже чувствую, что это неправда. У меня на такое нюх. – Павел улыбался, одна его бровь хмуро надвинулась на глаз.

Вот ирония! В каком-то несущественном рассказе он почуял ложь, но в самом главном её притворстве даже не подозревал о какой-либо неискренности.

– Ты прав, это ложь… – Агата сдалась, мило улыбаясь. – Ещё в школе я поняла, что не отделаюсь правдивым рассказом о своей фамилии, мне никто не верил, и придумала целую историю её приобретения, в которую почему-то верили все до тебя. Ты первый, кто меня раскусил. А на самом деле всё довольно-таки прозаично: мой отец был Сахар. И мой дед был Сахар. И все пращуры, насколько мне известно моё генеалогическое дерево, носили фамилию Сахар. Не знаю уж, насколько они были сахарными мужьями в период домостроя, но такова правда. И никакой другой истории об этой фамилии я не знаю.

Тут Павел расхохотался от чистого сердца – ему уже было не до людей, сидящих в зале, родителей, дядь и тёть, друзей и знакомых, традиций и манер поведения. Агате и самой хотелось засмеяться, но она понимала, что, возможно, это просто заряд накопившегося горя, который ищет выход в смехе, вместо слёз. Она положила руку на его и сильно сжала, так как обычно делают родные люди, оказывая поддержку и мысленно говоря «Я с тобой». Теперь Агата уже не думала, что он причастен к смерти брата, это просто невозможно.

Но в её голове всё сильнее укреплялась идея о том, что это точно не случайность. Костя не выглядел человеком, желавшим покончить с собой, а тогда зачем ему было пить кофе перед употреблением наркотиков и заниматься физическими упражнениями? После её ухода в квартире кто– То точно побывал.