И, обратившись к дону Рамиро, он проговорил:

— Сеньор дон Рамиро, поскольку у моего сына нет ни малейшего уважения к сединам и дрожащим рукам отца, обращающегося к нему с мольбой, послушайтесь меня вы и покажите тем, кто нас окружает, что чужой оказывает мне больше уважения, чем сын.

— Верно, верно, дон Рамиро, послушайтесь, — поддержали старика зрители.

Дон Рамиро отступил на шаг, опустил шпагу и поклонился.

— Вы хорошо сделали, сеньор дон Руис де Торрильяс, обратившись ко мне, — сказал дон Рамиро, — и вы хорошо поступили, оказав мне доверие, сеньоры. Земля велика, горы безлюдны, и я встречу своего противника в другом месте.

— Э-э, да вы ловко скрываете трусость, — громко заявил дон Фернандо.

Дон Рамиро, уже вложивший шпагу в ножны и отступивший на два шага, обернулся, и шпага снова сверкнула у него в руке.

— Скрываю трусость? — воскликнул он.

Раздался ропот; зрители осуждали дона Фернандо, и двое из них — или всех старше, или всех благоразумнее — бросились к противникам, чтобы прекратить схватку, но дон Руис жестом попросил их отступить.

Оба дворянина молча подчинились.

Снова раздался звон стали.

Дон Руис приблизился к сыну на шаг.

Дон Фернандо стиснул зубы, побледнев от гнева, его глаза сверкали, и он напал на своего противника, словно обезумев от ярости, которая могла бы, пожалуй, подвести менее искусного фехтовальщика.

— Безумец, — сказал старик, — чужие слушаются меня и мне повинуются, а ты продолжаешь идти наперекор моей воле, не желаешь со мной считаться!

С этими словами дон Руис взмахнул палкой и гневно воскликнул, причем глаза его сверкнули, как у юноши.

— Видит Бог, ничто не помешает мне при всех научить тебя покорности!

Не отводя шпагу от шпаги противника, дон Фернандо полуобернулся и увидел, что отец поднял палку; его бледные щеки вспыхнули — казалось, вся кровь бросилась ему в голову.

Лицо старика выражало почти что ненависть; такое же выражение появилось на лице сына.

Казалось, попади неосторожный прохожий под двойную молнию их взглядов, он был бы испепелен.

— Берегитесь, отец! — крикнул молодой человек дрогнувшим голосом, качнув головой.

— Шпагу в ножны! — вновь приказал дон Руис.

— Сначала опустите палку, отец!

— Повинуйся, несчастный, я приказываю тебе!

— Отец, — пробормотал сын, покрываясь смертельной бледностью, — уберите палку, иначе, клянусь Богом, я дойду до крайности.

Затем, обернувшись к дону Рамиро, он добавил:

— Не удивляйтесь, дон Рамиро: я могу одновременно иметь дело с палкой старика и со шпагой повесы.

— Вот видите, сеньоры! — воскликнул дон Рамиро. — Как же мне быть?

— Делайте то, что велит вам отвага и оскорбление, нанесенное вам, сеньор дон Рамиро, — отвечали, отходя, зрители, явно не желая дольше присутствовать при поединке.

— Неблагодарный! Негодяй! — неистовствовал дон Руис, занося палку над головой сына. — Неужели и твой соперник не может научить тебя, как должно сыну держать себя перед отцом?

— Ну нет, — отвечал дон Фернандо, — ибо мой соперник отступил из-за трусости, а трусость я не ставлю в число добродетелей.

— Тот, кто воображает и говорит, что я трус…

— Он лжет, дон Рамиро, — перебил старик, — трусом надо назвать меня, но никак не вас.

— Да скоро ли мы с этим покончим? — прорычал Фернандо (так он рычал, сражаясь с дикими зверями).