Маркиз прочел секретную записку до конца, хмыкнул:

«А чего мне с ней в жмурки играть, завтра зачитаю прямо ей эту инструкцию, что она ответит?»

Шетарди понимал, что Елизавета как умная женщина должна вполне оценить его такой шаг — ознакомление со служебной запиской из Парижа. Это почти подвиг с его стороны, ради нее он, дипломат, идет на нарушение.

Как участник переворота (Шетарди себя считал даже главным вдохновителем), он в любой час был вхож к императрице, тем более в столь горячее время.

— Ее величество ждут вас, — объявил камергер.

Войдя к императрице, Шетарди изящно, но с достоинством поклонился ей.

— Ваше величество, у меня к вам есть важные новости, — сказал он, косясь на присутствующего здесь Лестока.

«Чертов лекаришка, что он здесь околачивается? — подумал маркиз, но, заметив, как тот укладывает в баул инструмент, понял: — А-а, ясно. Пускал кровь ей. Вот работенка, ланцетом один раз махнул — и две тысячи в кармане. Плутня!»

Императрица перехватила взгляд француза, поняла:

— Можете при нем, маркиз. Он свой.

«Посмотрел бы я на этого своего, когда б его на дыбу вздернули».

— Ваше величество, мною получена от моего правительства инструкция, которой мне велено следовать неукоснительно. Поскольку я считаю-себя вашим другом, я не хочу ничего скрывать от вас.

— Спасибо, маркиз, — улыбнулась ласково Елизавета. — Я это ценю.

— Слушайте. — Шетарди развернул бумагу, начал читать: — «Швеция принялась за оружие как для получения удовлетворения в обидах, нанесенных ей прежним немецким правительством России, так и из желания возвратить себе прежние провинции…»

— Но это уже нам знакомо, — заметила императрица.

— «…Шведы надеются получить от благодарности ее величества то, что прежде они думали получить силой оружия, — продолжал читать Шетарди. — Король французский может умерить шведские претензии, но, как он надеется также, ее величество поймет, что надобно чем-нибудь пожертвовать, если хотят привести дело к скорому примирению».

— Все?

— Все, ваше величество.

— Спасибо, маркиз. — Елизавета озорно прищурилась. — А я б спросила шведов по-русски: а рожна вам не надо? — И засмеялась.

— Не понял, ваше величество, — признался Шетарди.

— Рожно — это такое крестьянское оружие, вроде вил, с ним мужики на медведя ходят.

— А при чем здесь рожно?

— Ну это чисто русская поговорка, французам, наверно, не понять. А Лесток вон понял, вишь оскаляется.

— Да что уж тут не понять, — сказал Лесток и, дабы рассеять недоумение француза, разъяснил: — Есть еще у русских — вот. — И сделал кукиш. — Извините, маркиз, теперь, надеюсь, перевод не нужен. Это одно и то же, что рожно, что это.

— Иоганн, — с укоризной молвила Елизавета, — зачем же так грубо? Все же маркиз представитель королевского двора.

— Нет, нет, ваше величество, — наконец засмеялся Шетарди. (А что ему оставалось делать?) — Прелестный перевод.

— Но если серьезно, господин Шетарди, то я твердо стою на статьях Ништадтского договора. Его подписывал мой отец, он за это положил почти полжизни своей, провоевав двадцать один год. И я — его дочь не поступлюсь ни единой буквой Ништадта. Так можете и отписать своему правительству.

— Благодарю вас, ваше величество. Я ничего иного и не ждал от вас. Вы достойная дочь вашего великого родителя.