Альенде полюбил резиденцию на Томас Моро, он предпочитал здесь работать, принимать друзей, играть с ними в шахматы, отдыхать, возиться со своей любимой собакой Акой, с которой он в шутку играл в бокс. Ака обожала хозяина и каждый вечер с нетерпением ожидала у ворот его возвращения.

Дон Чичо лично развесил в этой резиденции свою небольшую, но очень ценную коллекцию картин, состоявшую из подаренных ему полотен знаменитых латиноамериканских художников, с которыми он дружил и общался на протяжении многих лет. Здесь были полотна и рисунки Давида Сикейроса, писавшего в начале 40-х годов фрески на стенах школы в городе Чильяне, разрушенном до этого землетрясением; Диего Риверы, эквадорца Гуайясомина, чилийца Эскамеса, аргентинцев Кастаньино и Верни. Все они были революционерами, антиимпериалистами, его единомышленниками.

В спальне он повесил оставшееся от матери старое железное распятие. Повсюду разместил любимые книги, среди них многие преподнесенные ему авторами — писателями, поэтами, учеными.

Собственные книги и произведения искусства он принес и в президентский кабинет в «Лa-Монеде», где принимал сотрудников, политических деятелей, иностранных: дипломатов и журналистов. Здесь, под стеклом, в скромной деревянной рамке висела знаменитая семейная реликвия — президентский декрет о назначении его деда — Красного Альенде — врачом чилийской армии «без права на получение жалованья», как любил напоминать дон Чичо своим посетителям.

И все же «Ла-Монеду», к которой он так стремился и которая наконец распахнула перед ним свои парадные двери, он, судя по всему, не любил. Она чем-то напоминала ему мышеловку. Здесь еще слишком чувствовался дух прошлых правителей Чили, все было проникнуто официальщиной, кругом было слишком много чужих и, он это чувствовал, враждебных глаз…

«Ла-Монеда» — этот символ верховной власти — должна принадлежать народу, народ должен стать ее хозяином, часто говорил Альенде. Он приглашал гостить во дворце школьников из рабочих районов столицы и шахтерских поселков. Двери дворца и его кабинета были всегда широко открыты для рабочих делегации, для тружеников полей, для индейцев-мапуче: они запросто приходили к своему президенту посоветоваться, рассказать о своих заботах, трудностях, надеждах.

Товарищ Президент и сам посещал фабрики, заводы, сельские районы, рудники, где рассказывал о политике правительства, советовался с трудящимися, активистами партий Народного единства. Часто его можно было увидеть работающим на стройке пли на разгрузке автомашин вместе с участниками бригад добровольного труда. Альенде не был белоручкой, он не чурался физического труда, наоборот, легко сбрасывал с себя пиджак, заменяя его рабочей курткой, а шляпу — кепкой, и брался за кирку, лопату или топор, которыми орудовал с поражавшей всех легкостью.

Ему, как и его предшественникам в «Ла-Монеде», тоже пришлось пережить большое землетрясение. 17 июля 1971 года в 11.30 ночи в столице и ее окрестностях задрожала земля, погас свет, кое-где рухнули дома, потрескались стены. Альенде в этот момент находился в «Ла-Монеде» один в своем кабинете. При первых же подземных толчках он приказал подключить к радиостанции резервную электроустановку и немедленно выступил по радио, призывая жителей столицы не поддаваться панике. Президент сообщил о мерах, которые будут приняты по обеспечению населения всем необходимым, а также по ликвидации последствий землетрясения.

Спокойный голос президента, его убедительная и четкая речь произвели впечатление на жителей столицы, позволили избежать обычно возникавших в таких случаях сумятицы и неразберихи.

В 1971 году, когда в Чили после амнистии приехал Режи Дебре, французский журналист, отбывавший тюремное заключение как участник отряда Эрнесто Че Гевары в Боливии, Альенде, неоднократно выступавший за его освобождение, дал Дебре обширное интервью, получившее широкую огласку.