– Но вы только что сказали, что ваша сестра не может обвенчаться с ним, поскольку он еретик. А я ведь тоже католичка! – заметила я.

– Как и все благочестивые люди, – перекрестилась Анна. – Но если не брать в расчет его веру, то он самый завидный жених в Европе… ну, по крайней мере, один из самых завидных… Он ведь может предложить невесте корону! О, если бы он рассмотрел тебя получше! Света было маловато, и сидели они довольно далеко. Ах, если бы я знала, кто они…

– Но, Анна, он же собирается свататься к вашей сестре! А мне только четырнадцать… – задумчиво протянула я.

– Я сама вышла замуж в четырнадцать, – ответила королева.

Я слегка поежилась, но подумала, что не отказалась бы стать женой молодого человека, взявшего на себя труд приехать и лично попросить моей руки.

Мне хотелось знать, понравилась ли принцу Уэльскому инфанта и какой прием ожидал его в Мадриде. Странно – уж не предчувствие ли это было? – но я не могла выкинуть принца из головы.

А тем временем во Франции разразилась война – та война, которой страшится любой человек, – война одних французов с другими. Когда был жив мой отец, ему удавалось умиротворять и католиков, и гугенотов. Теперь же все было иначе.

Война полыхала вдали от Парижа, и я мало думала о ней. Я полностью отдалась своим песням и танцам. Считая, что королевская армия побеждает, я решила не забивать себе голову всякими сражениями и боями, покуда они не мешают моим удовольствиям.

Однако постепенно атмосфера в Париже изменилась, и через некоторое время даже я не могла не почувствовать этого.

Шарль д'Альбер, герцог де Люинь, умер… но не в бою, хотя находился в лагере у Лонгвилля. Нет, герцога сразила в походе смертельная горячка.

Из самых низов поднялся он к вершинам власти и потому, как и многие другие, желал всем показать свое могущество. И вот этого человека не стало…

Я слышала, что он метался в жару три дня, но свита, зная, что герцог умрет, даже не соизволила поухаживать за ним. Поскольку он уже не мог ни покарать, ни облагодетельствовать придворных и явно стоял на краю могилы, они бросили де Люиня умирать в полном одиночестве.

И мне стало жалко Шарля д'Альбера.

Когда он скончался, тело его положили на похоронные дроги; никто не испытывал к усопшему никакого почтения, и слуги, дожидаясь, пока накормят и напоят их лошадей, играли на крышке его гроба в пикет.

Конечно же, эта смерть изменила все. Людовик был слишком слаб, чтобы править страной в одиночку. Моя мать снова вошла в силу, и вместе с ней в силу вошел Ришелье, так много сделавший для сохранения мира между моей матерью и моим братом.

Королева-мать ликовала. Она думала, что снова возьмет бразды правления в свои руки и будет властвовать с помощью Ришелье.

Однако она не догадывалась, что Ришелье, ставший теперь кардиналом, решит взвалить все бремя государственных забот на собственные плечи и поведет слабого короля по пути, ему предначертанному.

Это был удар для моей матери – и великое счастье для Франции. Но случилось все это, конечно, гораздо позже.

А пока во Францию прибыли посланцы английского короля. И визит их перевернул всю мою жизнь.

ОБРУЧЕНИЕ

Стоял довольно холодный февральский день. Пятнадцать мне должно было исполниться в ноябре, так что я все еще считалась совсем юной девицей. Мами, любопытная от природы – и уж тем более, когда дело касалось меня, – первой поведала мне о нашем госте.

– Приехал милорд Кенсингтон, – сообщила она, – и, как я слышала, во Францию он прибыл с самой что ни на есть особой миссией.

Я ответила, что если ко двору является знатный чужеземец, то уж непременно с некой особой миссией.